— Так, значит, ты иногда видела меня во сне? — нерешительно спросил Рис.
— Не так часто, как хотела, и гораздо чаще, чем могла вынести, — вынуждена была сознаться Джессамин, ласково проведя ладонью по выпуклым мускулам его могучей груди.
— Ты тоже снилась мне… О, Джессамин, и почему мы расстались как враги?! Я ведь никогда не хотел причинить тебе боль! Я люблю тебя!
Рис с силой прижал девушку к себе. Вздохнув от счастья, она распростерлась поверх его горячего тела, наслаждаясь ощущением тепла и надежности, которые переполняли ее с такой силой, что она даже прикрыла глаза.
— Попробуйте догадаться сами! — хихикнул Рис, медленно лаская загрубевшей ладонью упругие полушария ее грудей, наслаждаясь их восхитительными изгибами. — Сначала поужинаем, потом займемся любовью… или наоборот — сначала займемся любовью, а уж потом поужинаем…
— У меня такое предчувствие, что мы вообще вряд ли поужинаем, — пробормотала Джессамин.
Потянувшись к нему, она прильнула губами к его губам.
Глава 12
Джессамин застыла возле окна, провожая глазами уходящего Риса. Несколько часов пролетели незаметно, и сейчас ей хотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что все это не было сном. Он остался с ней до утра. И до самого рассвета они то погружались в сладостную дремоту, то вновь с бешеной страстью предавались любви, не в силах насытиться друг другом.
Как только сквозь промасленную бумагу, закрывавшую окно, стали пробиваться тусклые лучи утреннего солнца, Рис спустился вниз и велел, чтобы им немедленно принесли завтрак. Усевшись перед камином, они смаковали нежную рыбу в винном соусе, заедая ее свежеиспеченным хлебом с маслом и медом и запивая горячим элем, сваренным с душистыми пряностями. Хоть и скромная, эта трапеза сейчас показалась Джессамин настоящим пиршеством.
После этого они с Рисом вновь вернулись в постель и в который раз занялись любовью — медленно, смакуя наслаждение, упиваясь друг другом. Рис так полно, так щедро дарил ее любовью, что и сейчас при одном воспоминании о его утонченных ласках тело се сладко заныло. Потом, когда они убедились, что солнце уже высоко, ему пришлось уйти. Джессамин только гадала, как он объяснит свое отсутствие. А может быть, Мэсси привык к его частым отлучкам и объяснять ничего не придется? Нет, этого не может быть! Джессамин решительно тряхнула головой, отгоняя беспокойные мысли. Она не позволит ревности отравить воспоминания о волшебной ночи.
За ночь выпал снег, и на улицах стало светлее. На противоположной стороне в неярких лучах зимнего солнца ступеньки крыльца и скаты крыш сверкали белизной. Двери конюшни, находившейся напротив гостиницы, были уже украшены остролистом и падубом, а деревянные стены — пушистыми еловыми лапами.
К конюшне примыкал птичник, где в огромных деревянных клетках озабоченно кудахтали куры, гоготали гуси, а их менее счастливые собратья, уже ощипанные и выпотрошенные, были готовы к отправке на кухню.
Вся остальная живность, которую в недалеком будущем ожидала та же печальная участь, пока еще щеголяла белоснежными, рыжими или красными роскошными перьями, что приятно щекотало гордость хозяйки, — та предпочитала собственноручно откармливать птицу к Рождеству. Посетители, собравшись кучками возле клеток, одобрительно похваливали, выбирали тех, что пожирнее, и громко торговались. Те же, кому подобная роскошь оказывалась не по карману, ожесточенно сплюнув или проглотив слюну, тащились дальше.
— Джессамин!
Голос, прозвучавший за ее спиной, принадлежал Рису, и сердце девушки подпрыгнуло от радости. Увы, они были не одни.
Она лишь чуть заметно улыбнулась и протянула ему руку.
— О, Рис, а я тебя даже не заметила. На улице столько народу!
— Ты готова? Надо воспользоваться хорошей погодой. Если я не ошибаюсь, к вечеру пойдет снег.
Он предложил ей побродить вместе по городу, а затем поужинать в какой-нибудь приличной харчевне поблизости от Уотергейта. Одно только то, что несколько часов подряд она проведет с ним вдвоем, уже переполняло ее радостью. Джессамин была бы счастлива, даже если бы могла просто сидеть с ним рядом, разговаривать, лаская взглядом его лицо, но Рис твердо заявил, что ей надо развлекаться. Ну что ж, развлекаться так развлекаться, весело согласилась она.
Хотя Рис долго уговаривал ее облачиться в новое ослепительно золотое платье, которое накануне подарил ей, Джессамин упрямо вытащила на свет Божий собственное бледно-розовое. А новое решила поберечь для рождественской мессы, поскольку Рис твердо пообещал, что поведет ее в кафедральный собор. Ему она заявила, что не намерена портить роскошный наряд, разгуливая по залитым грязью улицам.
На Рисе был простого покроя темно-зеленый дублет, а поверх него — подбитый мехом плащ. Шагнув к Джессамин, он заботливо поправил капюшон у нее на голове, ворчливо напомнив, что солнце хотя и светит, но на дворе зима.
Выйдя из гостиницы, они направились вдоль по улице, с трудом проталкиваясь в густой толпе и останавливаясь, чтобы полюбоваться выставленными па прилавках товарами. Юные подмастерья крутились возле прохожих, уговаривая заглянуть в лавку. Те, что постарше, жадными пальцами хватали их за полы плащей, совали под нос куски горячего паштета или пряничных человечков, наваленных горами на прилавках.
Рядом с Рисом Джессамин чувствовала себя в полной безопасности. Теперь ей было и странно и смешно вспоминать, как она боязливо озиралась по сторонам, впервые попав в Честер. Для нее, привыкшей к продуваемой насквозь зимними ветрами безлюдной равнине, расстилавшейся вокруг Кэрли, все здесь казалось чужим и враждебным.
Они оказались посреди большого рынка. Джессамин пожалела, что не попала сюда в один из предыдущих дней, когда Джек с Марджери были еще в городе.
Гуртовщик пообещал передать Уолтеру, что все идет хорошо, Трейверон обещал прислать людей па подмогу.
Рис и Джессамин задержались у лотка галантерейщика, где он купил ей ворох разноцветных лент для платья темно-пурпурных, синих, алых и зеленых; они ярко сверкали и переливались в холодных лучах зимнего солнца. Джессамин была счастлива. Она благоговейно полюбовалась ими, а потом с величайшей осторожностью опустила в кожаный кошель, болтавшийся у нее па поясе.
После этого Рис увлек ее за собой в лавку золотых дел мастера. Она располагалась па одной из улиц, где маленькие магазинчики и лавчонки тянулись в два яруса; улицы эти были известны в городе под названием Ряды. Лавка ювелира была на верхнем этаже, из нее открывался вид на шумную Истгейт-стрит. Тут они долго любовались поясами, украшенными сверкающими самоцветами, кольцами, драгоценными ожерельями и брошами. Джессамин в жизни не приходилось видеть подобной роскоши. Седовласый ювелир важно объяснил им, что его мастера работают на французский манер, покрывая эмалью золото и серебро, создавая уникальные по красоте вещи. Джессамин пришла в восторг при виде золотой броши в форме сердечка, тоже украшенной эмалью, но больше всего ее восхитило то, что при желании ее можно было носить на цепочке, как медальон. В самой середине сердечка вился прихотливый узор из голубых и белоснежных цветов. По настоянию Риса Джессамин примерила золотую цепочку, с которой спускалась изящная подвеска, украшенная крохотными жемчужинами и янтарем, с Восхитительной гравировкой по золоту. Звенья цепочки украшали отполированные кусочки янтаря, чередовавшиеся с мягко мерцавшими жемчужинами. Джессамин бурно запротестовала, с первого взгляда определив, что цепочка должна стоить очень дорого. Но Рис был неумолим, утверждая, что эта цепочка изумительно подойдет к ее новому платью. Девушка смутилась, стараясь не видеть, сколько золотых монет перекочевало в ладонь ювелира. Она даже не слышала, что говорил Рис; совершенно уверенная, что подарок опустошит его кошелек.
