— У меня… — Карл замялся, прикрыл трубку ладонью. — Это Алёша. Вы долго пробудете? Он успеет приехать?
— Нет, нет, — замотала головой Алла Евтихиевна. — Мы к нему сами придём. Отдельно.
— Алло! — откликнулся Карл. — У меня тут… температура.
— Понятно. Я вот чего звоню. Мне тут предложили авторский вечер. На конец марта. А я не могу: в больницу ложусь. Ты бы не согласился?
— Опять… Запасной игрок.
— Нет, что ты. Я когда тебя предложил, они обрадовались. Я даже заревновал. Да ты их прекрасно знаешь. Подружки твои, музей Маяковского.
— Отчего тогда сразу не позвали?
Алёша хмыкнул:
— Сам виноват. Недозвон. Ну ладно, выздоравливай. Не пей вина, Гертруда. А в музей всё-таки позвони.
Оживился Юрочка Виноградов: кто, как не он, будучи сотрудником музея, придумал и воплотил эти вечера поэзии.
— Как сейчас, — спросил Юрочка. — Ходят?
— Ходят, Юрочка, но всё больше барды и эти, как их… маньеристы.
— Это я их привёл, — гордо сказал Виноградов.
— Сань, — позвал Тихомирова Ян Гольцман. — Петь будем? Если будем, связки надо смочить. Наливай, Юрочка.
Ян Яныч стихи читал охотно и степенно, но целью и содержанием кухонных сборищ он считал пение. Пел он медленно, воздев глаза горе, гораздо медленнее, чем можно было представить, но не сердился, когда все подряд выпадали из его темпа — допевал один. Песен знал множество — от уличного романса пятидесятых годов, до народных — олонецких, волжских, поморских. Пел и украинские песни, только слова перевирал…
— Сперва почитаем, — решил Тихомиров. — А придёт Слуцкий — начнём сначала. Нам ведь не трудно.
Улыбчивый Саня внешне был похож на Блока, а внутренне был светел и раним.
— С тебя, Саня, и начнём, — сказал Ян Гольцман, самый старший по возрасту жизни.
Тихомиров улыбнулся:
Гостиница
Провинция, ночь… и бездомный
Фонарь светит криво, как блин,
На тусклые серые волны
Морозцем прихваченных глин.
Глядит городок незнакомо,
Верёвкой стучит о карниз…
У чёрного этого дома
Вся площадь вдруг съехала вниз.
Где ветер с реки оловянный,
Где звёздам дышать не дают —
Казённый, печной, деревянный,
Дверной и оконный приют.
Из сахара сложена печка,
И возится бабка с углём —
Её золотое сердечко
Сражается с красным огнём…
Проснулся я в праздник метели —
Взрывается снег у окна;
И, лёжа на белой постели,
Я вкусного выпил вина.
И спал ещё долго и сладко,
И снилось — поёт соловей.
И скачет вчерашняя бабка
На свадьбе у внучки своей.
— Саня, — попросил Карл, — а прочти про деву… Что-то про капрон.
— А, — сказал Тихомиров. — Про капрон, так про капрон… — И весело поглядел на Карла.
Был я юный, был я праздный,
Был снежок арбатский — грязный.
Был чудесный магазин
«Антикварные изделья»,
Что для светлого безделья
В дни трудов — незаменим:
Были рваные галоши,
Непонятные весной…
И нескладная, как лошадь,
Дева юная со мной.
То ль её тиранил отчим,
То ли пьяница-отец.
Или мачеха… А впрочем,
Так ли важно, наконец?
Ах, скамейка в парке. — Трон
Долгой юношеской муки…
Дева стиснула капрон,
Но мои мятежны руки!
Полуночные лобзанья
До вульгарного грубы…
Дома брань за опозданье,
Опухание губы.
И, хотя мы не любили,
Счастье было без прикрас.
Просто мы безгрешны были,
И любовь любила нас.
— Макаров! — вызвал Ян Яныч.
— Я не готов, уважаемый тов.
— Как знаешь. Ну, давай, Юрочка.
Виноградов оглядел каждого со значением, побарабанил пальцами по колену. Любитель пошутить, он не выносил и тени усмешки в свой адрес. Читал он громко, авторитетно:
Пока не гонимся за проком,
Пока прекрасен окоём,
Давайте думать о высоком
Предназначении своём.
Пока не съедена рублями
Опустошённая душа,
Письмо — любимой, строчку — маме
Доверь бумаге не спеша.
Пока ещё не вышло боком
За ложь, за песню с полным ртом,
Давайте думать о высоком,
О прочем — как-нибудь потом.
Юрочка опустил голову и нашарил стакан.
Алла Евтихиевна мечтательно повела глазами и возразила:
Когда еда с томатным соком
В твой полный рот погружена,
Давайте думать о высоком
Стакане крепкого вина.
Виноградов с негодованием выпрямился:
— Достала ты меня Аллочка! Ещё там. Ты зачем пришла! Если что не нравится, разберёмся тет-а-тет — А Карл тут причём…
А Карл подумал:
«Вот придут они к Алёше Королёву, и что, тоже будут себя так вести? Вряд ли. И Макаров читать не откажется».
— Может, Аллочка, прочтёшь что-нибудь, — попросил Тихомиров.
— Вот вам, — пожала плечами Алла Евтихиевна, — движение гортани:
Гордый гранд,
Между гланд
Есть обитель —
Вы любитель,
Ай не рад?
Силь ву пле,
На коле —
Нях под своды,
Там вам оды,
Прям в дупле.
Се ля ви:
У любви,
Как у пташки
Грудь в тельняшке
И крови.
Соломон
Шесть в ООН:
«Кем убита
Суламита,
Чай, ОМОН?»
Во дворе,
На траве,
Сам Невзоров
Ищет воров
На Литве.
Где чисты,
Я и ты,
Двое юных
Ждали в дюнах
Темноты.
Вся страна
Вышла на
Митинг в поле —
Надо, коли
Нет говна.
Сядем все!
По росе
Я без жалоб
Побежала б
