Когда печеньица испеклись и остыли, я зазвал родителей в бар — перекусить. В те дни бар использовался скорее как укрытие от внезапно налетавших дождей, да место, в которое заскакивали по нужде проезжавшие мимо люди — в нем имелась вода и один из немногих в округе исправных общественных туалетов. Мама и папа уселись за свободный столик, я поставил на него блюдо с печеньицами и чашки с кофе. И на то, и на другое оба они так и набросились. А потом принялись угощать печеньем всех, кто находился в это время в баре.
— Ах, Элияху, какое вкусное печенье. Оно ведь кошерное, правда, Элияху? Ты же не хочешь, чтобы твоя бедная мамочка снова расстроила Бога?
— Я уверен, что это печенье осчастливило бы любого раввина, мама, — заверил ее я.
Поначалу мне казалось, что наркотик на них не действует — оба были такими серьезными, много работавшими, жившими в вечной тревоге, а то и в страхе людьми. И тем не менее, спустя недолгое время марихуана принялась творить обычное ее волшебство. Первым она проняла папу. Он вдруг начал похохатывать без всякой на то причины. И скоро все его тело уже содрогалось от смеха.
— Помнишь мальчишек, которые нам стены расписывали, какие они были смешные, когда я напустил на них хиппи, я думал, они описаются. Ты ведь видел их, Элияху? Видел, правда?
— Да, папа, видел.
Папа продолжал покатываться со смеху.
А миг спустя расхохоталась и мама. Да так, что я испугался, как бы она себе ребра не переломала.
— Что тебя так рассмешило, мам? — спросил я.
— Ты посмотри вокруг, — сказала она сквозь смех. — Какая кутерьма. И повсюду люди. Здесь, в комнатах, под домами, на крышах, в болоте, на фургонах. Скоро у нас из ушей люди полезут.
Отсмеявшись, они просто сидели за столиком, радуясь жизни. Я и вправду никогда еще не видел их такими спокойными. Я подтянул к нашему столику матрас и миг спустя мои измотанные, одурманенные родители соскользнули на него со стульев и заснули. Я перетащил обоих в уже ждавшую их постель, а затем тоже взял матрас, повалился на него и проспал целых три часа.
После того, как Майк Ланг перебрался из «Эль-Монако» на ферму Ясгура, я почувствовал себя осиротевшим. Да, через несколько часов свободных мест в мотеле снова не осталось, однако теперь движущей силой для меня были уже не деньги. Я полюбил приключения, а Майк доставлял их мне чуть ли не мешками. С его появлением у нас ожил весь Бетел. И я тоже. Жизнь моя никогда не была такой трудной — и такой опасной, — какой она стала после приезда Майка в город. Я никогда еще не проводил время так весело и знал, что этот опыт изменяет меня, хотя и не мог пока сказать — в какую сторону. А теперь Майк и его команда перебрались к Максу. Фестиваль состоится — уж об этом-то он позаботится, — но через несколько дней люди из «Вудсток Венчерз» уедут отсюда, а с ними и все мои новые друзья — геи, лесбиянки и «нормальные» люди. И Уайт-Лейк снова обратится в городок скучный и скучающий. Может быть, по мою душу и явится пара головорезов, однако с ними мне будет совсем не так весело, как с Майком, Вильмой и Жоржетой.
И я сделал единственное, что пришло мне в голову — попытался найти способ добраться до фермы Макса и посмотреть, как выглядит центр вселенной. О том, чтобы ехать туда машиной, нечего было и думать. Мне требовался мотоцикл, однако «Харлей» Майка был уже с ним, на ферме. Все, что мне оставалось, — попробовать тормознуть на шоссе какого-нибудь мотоциклиста и вот тут мне повезло. Я вышел на 17Б и сразу же увидел сидевшего на мотоцикле нью-йоркского полицейского — в зеркальных очках, белом шлеме и синей форме. Роста он был примерно с меня и находился, на мой взгляд, в отличной форме — худощавый, сильный. Руководствоваться я мог только интуицией, однако он показался мне симпатичным парнем, не одним из тех копов, что видят в каждом встречном насильника или убийцу. И я решил рискнуть.
— Здравствуйте, я — Эллиот Тайбер, один из тех, кто помог заварить всю эту кашу, — сказал и полицейскому. — Владелец вон того мотеля.
Полицейский кивнул мне и улыбнулся — видно было, что ему совершенно ясно: если он вытащит пистолет и пристрелит меня на месте, половина жителей Уайт-Лейка проникнется к нему искренней любовью. Улыбка его меня ободрила, и я рискнул пойти дальше:
— Знаете, я хоть и приложил руку к этой истории — а моя рука была лишь одной из многих, — но уже недели две не был на ферме, а мне очень хочется посмотреть, как там все выглядит перед началом концерта. Вы не могли бы подвезти меня до хозяйства Ясгура?
— Могу, конечно, — ответил полицейский. — Садитесь.
Я сел на заднее сиденье и полицейский тут же попросил, чтобы я обхватил его руками за талию.
— Если вы по дороге свалитесь, мне задницу оторвут, — пояснил он.
— Понял, — сказал я. Настал мой черед стеснительно улыбнуться.
Виляя между двумя потоками машин, мы добрались до фермы Макса меньше, чем за пятнадцать минут. И я в совершеннейшем изумлении замер на границе его владений. Четырнадцать лет я регулярно посещал его ферму, а теперь не мог узнать ее.
Меньше, чем за месяц Майк Ланг, Джон Робертс, Джоэл Розенман и Арти Корнфилд — с помощью нескольких сотен вудстокцев — возвели небольшой город, подобного которому я и вообразить-то никогда не смог бы. Природа создала на этой земле огромную чашу — совершенный амфитеатр. На южном его краю стояла сцена шириной в сотню футов. Над сценой были натянуты длинные полотнища брезента, защищавшие исполнителей и аппаратуру от непогоды. По обеим сторонам сцены возвышались огромные динамики, усилители и прочая электроника. А в середине сцены стоял квинтет микрофонов, ожидавших своих хозяев — Хэвенса, Джоплин, Долтри, Хендрикса, Баэз, Гатри, Слая, «Creedence», Кокера, Кантри Джо, Кросби, Стиллза, Нэша, Янга и многих, многих других. Подмостки, на которых держалась сцена, достигали высоты трехэтажного дома. За сценой, слева и справа от нее, раскинулось море палаток, перемежавшихся жилыми автоприцепами, грузовиками, автобусами и тракторами. Мили и мили кабелей и проводов тянулись со сцены к звуковой аппаратуре. Операторские и микрофонные краны вытягивали над огромной платформой свои роботовидные руки.
Перед сценой, в нескольких сотнях ярдов от нее, были построены леса высотой в трехэтажный дом — с дополнительными динамиками. На земле стояли сотни палаток, одни крошечные, походные, другие побольше и посложнее и все разных мастей, от желтой, до голубой и красной. Среди них возвышались, точно дружелюбные стражи, палатки торговые, эти были устроены совсем просто — четыре столба с натянутой на них брезентовой крышей. Территорию эту окружали батальоны легковушек, пикапов, автобусов, изукрашенных психоделическими рисунками. И всю ее заполняли люди, пятьсот тысяч людей, подобных разноцветным нитям гигантского, замысловатого ковра. Зрелище было одновременно и захватывавшим дух, и кружившим голову, и вызывавшим душевный подъем. Я вглядывался в эту толпу и видел написанную на каждом лице тихую радость. То были лица людей, которых хотел собрать здесь и собрал Майк Ланг — поколение, противостоявшее войне и породившее движение за гражданские права. Они-то и натолкнули его на мысль назвать их «нацией Вудстока».
