Александр же будто бы увидел пред глазами голую отцовскую шею, хотя сейчас в полной темноте лицо его упиралось в теплую шею Лулу.
— Встаньте с меня, Ваше Величество, быстро, вы слышите, немедленно встаньте с меня, — совершенно спокойно проговорила Лулу под ним, словно бы действительно могла ему что-либо — да хоть это «встаньте с меня», — словно бы могла ему что-либо приказать, и он действительно покорно подчинился, и через несколько минут оба сидели в его спальне на постели, словно бы обычным порядком одетые для обычного утра; она помогла ему одеться, никто — ни камердинер, ни лакей, ни единый человек не явился к наследнику освободившегося престола. Только Лулу видела его искренние и горячие его слёзы, только Лулу, утешая, прижимала его к себе, как некогда прижимала его к себе бабушка, только Лулу разделила его позор, когда он поднимался на дрожащих ногах, чтобы выйти к построенным во внутреннем дворе войскам.
Такое, разумеется, он никогда не сможет ей простить. Не сможет ей простить собственные слёзы — до Аустерлица его слёз, его страха не видел никто. А потом был двенадцатый год, когда… когда… Потом был восемьсот двенадцатый год. Однако же никто и никогда более не видел Российского Императора лежащим на полу и содрогающимся от рыданий, никто, доктор Джеймс Виллие видел его на грязной австрийской соломе — в часы военного поражения, но никто, никто не видел Императора Александра Павловича плачущим — в минуты его первого и последнего настоящего триумфа, овладевшего своею женой и овладевшего своим государством и оттого плачущим навзрыд. Да, когда Зубов и Пален вошли в спальню, они оба — Александр и Лиз — уже сидели рядом на постели одетыми.
У Зубова расширились ноздри, никто не увидел того, только сам Зубов почувствовал, как крылья носа напряглись, готовые лопнуть. Так только чресла — сходное почувствовал он сейчас — так чресла напрягались у него доселе, готовые лопнуть, но разрывающиеся и выстреливающие картечь исключительно в нужное для Зубова мгновенье — о, он умел управлять собой! За спинами Палена и Зубова полыхали факелы, отблески просверкивали нестерпимым огнём по генеральским эполетам.
— Ваше… Императорское Величество.
Кто это произнёс первым?
— О-ооо…
— Полно, Ваше Величество, полно. — Один из двоих вошедших шагнул вперёд. — Полно, ступайте царствовать.
— Необходимо сейчас же выйти к войскам!
Это отсвет факелов полыхнул в глазах Зубова так же ярко, как на золоте эполет, или искренний восторг загорелся в его глазах? Кошка дернула будущего императора за рукав; так мальчишки дергают друг друга, сидя рядом за партою. Несомненно, кошка станет отличной императрицею — такого счастья Зубов и предположить не мог. Так-так-так-та-ак!..
— Paulchen! — раздался отдалённый женский крик. — Paulchen! Was hast du? О, Paulchen!..[75]
Дверь, ведущая из покоев императора в комнаты императрицы Марии Федоровны, уж год была заколочена, возле заколоченной двери как раз и стояла императорская кровать, более не доступная для законной жены, однако же вполне доступная для других женщин. Что сказать, император волен в своей любви и нелюбви, достаточно, что Мария Федоровна родила ему одиннадцать детей, родила его, Александра, — первенца.
— Вставайте, Ваше Величество, необходимо действовать. Вы слышите?
Двери оказались распахнутыми, сквозь них она видела весь дворец, словно бы спальня, в которой они находились сейчас, была частью огромной анфилады. На лестнице в скачущем свете мелькнул угол картинной рамы, потом второй, под рамами виднелись офицерские шарфы — офицеры гвардии выносили картины из галереи.
— Ichwillherrschen! — истерически кричала Мария Федоровна. — Allezumir! Ich werde herrschen![76]
— Вы слышите, Ваше Величество?
— Это пустое, не обращайте внимания, граф! Войска не должны отвечать вдовствующей императрице. — Лиз порывисто поднялась; муж всё ещё цеплялся за нее, она оторвала его руки, секунду глядела на него в упор, отвела глаза, встретилась взглядами с Зубовым. Чуть наклонила голову, словно бы говоря: «Да. Но потом». И Зубов с трепещущими ноздрями тоже чуть наклонил голову, словно бы отвечая: «Да. Приказывайте что хотите».
— Прекратите немедленно грабёж. В России есть императорская власть.
Но нет, никакого «потом» не будет. Никто сейчас не подчинится её приказам, как никто не подчинился приказам свекрови. Ни Адама, ни Алексея не было рядом, и она не могла сейчас достать из рукава пачку ассигнаций, чтобы раздать выстроившимся во дворе войскам — деньги всё последнее время хранились у Алексея. И, главное, она не могла сейчас предать мужа, нуждающегося в её защите, в первый и в последний раз, но в самый важный, в решающий миг нуждающегося в её защите.
Выбежала на лестницу. Там царило смешение мундиров всех полков, цветов, словно бы вавилонское столпотворение не языков, а воинских частей; красные конногвардейские, синие, зелёные мундиры гвардии — в полутьме по лестнице вверх и вниз сновали десятки людей; на площадке второго этажа лежал в голубом гусарском костюме комнатный лакей Павла Петровича, даже в темноте было заметно, как возле его головы расползается по белому камню тёмное пятно. Не успела ахнуть, кто-то обхватил её и намертво прижал к себе, такая сила была только у Алексея, и тут-то она наконец со всхлипом втянула в себя воздух, задохнулась в объятьях. Алексей должен был дежурить сегодня — вспомнила, Бог ты мой, только сейчас вспомнила. Запоздалая мысль обожгла — мог увидеть! А не увидеть, так услышать!
И все их планы… Вторая мысль мелькнула — он не ревнив. Алексей не ревнив. Он не имеет права быть ревнивым; извращённое чувство женской справедливости подсказало ей: он не имеет права быть ревнивым, иначе их план не осуществится, ведь им помогает Амалия. Потеряла на миг всяческое представление о действительности, стоя в мужских объятиях на лестнице, ведущей в спалью убитого императора, её руки, ответившие на объятья и обхватившие обнявшего ее, уже поняли, что — нет, не Алексей. И только тут, наконец, очнулась и поняла, что Алексей выполнит свой долг. Алексей убит! Выдохнула в тёмное, оказавшееся в глубокой тени лицо:
— Где Алексей?
Отстранилась — это был Константин, глядящий в упор сумасшедшими глазами. Пьян, что ли, он, как все остальные?
— Отпустите меня.
— Кавалергардский караул сведен, Ваше Величество.
И тут же за её спиною:
— Войскам надо обещать выплату определенных сумм, Ваше Императорское Величество. Немедленно, сейчас.
Она оттолкнула Константина, тот воткнулся спиною в перила, проговорил:
— Поздравляю, Ваше Императорское Величество.
И тут же бросился в спальню, из которой она выбежала сейчас.
— Деньги, Ваши…
