Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
Я посмотрел на железную саранчу с уважением. Чего только не придумают!
Аслан-Гирей тер лоб, будто хотел убрать с него тревожную складку, но она не убиралась.
— Тут докладывай не докладывай… Я читал во французском военном журнале статью про новые ракеты. В снаряд заливается особая смесь, от нее даже стены домов горят. Дальность стрельбы больше, чем у пушек. Одна проблема — точность огня. Но, судя по прицелу, французы эту задачу решили.
Видя, как он обеспокоен, заволновался и я.
— Значит, если они сразу из десяти или двадцати таких хреновин по городу жахнут, Севастополю конец? Сгорит?
— Думаю, станок у французов пока единственный. — Аслан-Гирей всё не отрывался от бинокля. — Опытный образец. Иначе не стали бы они его так прятать. И наводчик — инженер в майорском чине… Но и одной установкой можно больших дел натворить. Два-три удачных выстрела — и вспыхнет целый квартал.
Потом он повернулся ко мне, и лицо у него сделалось странное. Будто размышляет человек о чем-то очень неприятном, о чем и думать не хочется.
— Ошибся я, юнга. — Мой татарин сощурил свои узкие глаза, закручинился. — Дело наше еще не всё сделано… Ты есть хочешь?
— Ага. И пить тоже. Ничего, теперь недолго осталось. Темноты дождемся, а там к своим махнем. Нынче щи с солонинкой.
Я сглотнул слюну, а штабс-капитан запечалился еще пуще. Э, думаю, ему солонины ведь нельзя, магометанский закон воспрещает.
Но татарин хмурил брови не из-за этого.
— Ужин переносится на завтрак. Затяни пояс, юнга. Ракетницу эту мы так оставить не можем.
Предпоследний рассвет
Это рассвет, который по всему должен был стать для меня последним. Мне полагалось окончить свою жизнь в серой дымке на росистом поле, и коль этого не произошло, коль я поныне еще жив, — это подарок судьбы, за который следует быть благодарным. Ведь столько всякого не случилось бы, останься я лежать в росе, на осеннем поле.
Рассвет этот совсем близко, я погружаюсь в него без малейшего усилия.
…Мы с Аслан-Гиреем вжимаемся в землю на самом краю французской позиции. Прятаться легко — к подножию горы лепится туман. Но он быстро редеет, сползает всё ниже.
— Готов? — шепчет командир. — Еще минута, и пора…
Одежда вымокла от росы. Я весь дрожу. Мне холодно. Вторую ночь подряд я не спал. В голове крутится мысль: «Ничего, скоро отоспишься во веки веков». Я поганую мысль от себя гоню.
Дымка опускается, сквозь нее проступают очертания бесформенной массы — это ракетный станок, укрытый брезентом.
А вот и часовой. Нахохлившись в своей шинели, он мерно шагает: пять шагов в одну сторону, пять шагов обратно.
— Первое: снимаем часового. — Татарин загибает у меня перед носом пальцы, будто сомневается, запомнил ли я. — Второе: Сдираем брезент. Третье: Разбиваем прицел. Четвертое: улепетываем со всех ног. — Вздыхает. — В сущности, ерунда…
Я рад, что ему это представляется ерундой.
— Вот. — Сую ухватистый камень с ребристой поверхностью. По дороге подобрал. — Ваше благородие, вы этой каменюкой сначала француза тюкнете, а потом прицел раздербаните…
Но Аслан-Гирей отодвигается.
— «Тюкнете»… Я в жизни никого не убивал. Особенно «каменюкой»… — Он заглядывает мне в лицо, с надеждой. — Может, ты?
Я трясу головой.
— Господь с вами, сударь!
Обреченно вздохнув, он нахлобучивает фуражку пониже и поднимается на ноги.
— Ладно. Ждать больше нельзя, светает. Да свершится воля Аллаха…
Я перекрестился, потому что больше надеялся на Исуса Христа, и пошел за штабс-капитаном, сжимая в руке камень.
Одного не мог понять: чего это мой татарин не укрывается, не крадется? Ведь часовой заметит!
Тот и заметил.
— Ки эс?
Но окликнул без опаски. Чего пугаться человека, который идет по лагерю в открытую?
Вот когда Аслан-Гирей не ответил, постовой насторожился.
— Альт! Ки ва ля?! — И ружье с плеча.
Наверно он разглядел фуражку — французы таких не носят. У них сужающиеся кверху высокие кепи, а если зуав — феска или чалма.
— Аслан-Гирей, капитэн деларме рюс! — закричал тогда мой начальник хоть и по-французски, но понятно. И побежал прямо на солдата, вытягивая из ножен саблю.
Сомневаюсь, что вражеских дозорных снимают таким образом — особенно, если хотят без шума.
И пожалел я, что мы не взяли с собой на гору Джанко. У индейца француз лег бы и не пикнул. А только что теперь жалеть?
— Осекур! — заорал часовой. — Ленеми!!!
Подставил под удар дуло, сталь зазвенела о сталь.
— Брезент! — крикнул мне штабс-капитан, наскакивая на неприятеля и норовя ткнуть его клинком.
Француз не давался, пятился и всё хотел навести ружье на татарина — тот уворачивался, не вставал под пулю.
Я уронил каменюку, стал рвать брезент. Понизу он был обтянут веревкой. Я раскрыл складной нож, и хоть он был острый, никак не попадал куда надо — тряслись руки.
Штабс-капитан с солдатом хрипели, лязгал металл, по сторонам и внизу кричали люди, какие-то тени метались в жидком тумане.
Наконец я стянул на землю скрипучий чехол.
Кто-то сзади схватил меня за плечо.
Это был Аслан-Гирей. Расцарапанное лицо сочилось кровью, на грудь свешивался полуоторванный эполет. Часовой — убитый ли, оглушенный — лежал на земле.
— На! — Командир совал мне свой планшет. — Умри, но доставь! Беги, беги!!!
А сам подобрал мой камень и начал с размаху колотить по трубке ракетного прицела.
Я кинулся вниз по склону, прижимая плоскую сумку к груди. Чем ниже я спускался, тем гуще становилась рассветная дымка. Навстречу бежали люди, но я их видел смутно, и они меня тоже. Все орали, кто-то выпалил в воздух.
Еще чуть-чуть — и я проскочил бы между валами верхних батарей в нижнюю часть укрепления, где туман был совсем хороший.
Но по проходу накатывала целая толпа — я едва успел упасть, прижаться к земле.
Пришлось принять назад и в сторону. Оставаться на виду было совсем нельзя. Кто-нибудь поглазастей заметил бы меня если не сейчас, то через секунду.
Ударил барабан. Снизу бежали еще люди.
Не уйти, окончательно понял я.
Завертелся на месте. Вдруг вижу — лежат фашинные корзины, еще не наполненные землей. Пал на четвереньки, влез в одну, затаился.
Задул ветер и вмиг развеял со склона остатки тумана. Сразу сделалось светло, прозрачно.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
