— Эх! — горевала Лиза. — А папа с мамой никогда про это не узнают. Вот бы всем сфотографироваться на память! Я думаю, даже «Пионерская правда» такой портрет с удовольствием бы напечатала. Групповой портрет с Печенюшкиным. Здорово?!
— Вырастешь, Лизонька, — советовал Пиччи, — напиши обо всем этом сказку. Тогда и папа с мамой прочтут ее.
— Ну, да! Все равно — сказку! А сказать, что так и было, решат, что я — баронесса Мюнхгаузен.
— Раз Гокко твой названый братик, — тормошила Алена Печенюшкина, — значит, ты тоже наш дедушка?!
Тут уж всеми овладел поистине сумасшедший восторг. Взявшись за руки, дети и взрослые пустились в пляс, вновь сливаясь в одном бесконечном хороводе со счастливыми фантазильцами.
На рассвете девочки собрались в обратный путь. Карнавальные огни догорели, и рыжий краешек солнца уже показался над горизонтом. Впереди ждал новый безоблачный день. Площадь опустела, с Аленой и Лизой оставались только друзья.
Фантолетта, не стесняясь, плакала, обнимала Лизу, целовала Алену. Сестренки тихо хлюпали носами.
— Аленушка! — оживился Пиччи. — Ты еще не видела, какой я на самом деле.
Мальчик исчез. Красновато-золотистая обезьянка вспрыгнула на плечо Аленке, заглянула сбоку ей в глаза, кончиком хвоста пригладила волосы девочки, ласково потрепала по носу.
Алена засмеялась и чихнула.
— Гокко! — допытывалась Лиза. — Ты теперь останешься здесь, в Фантазилье?
— Нет, — ответил суровый индеец. — Я тороплюсь в свою страну, к своему народу. Но вас и эту чудесную ночь моя семья будет помнить до конца жизни. Пусть не иссякнет для вас милость богов, и да будет всегда удачна ваша охота! Прощайте!
— Ты с-с-спасла мне жизнь, маленькая королева, — прошелестела в наступившей тишине Клара-Генриетта. — Теперь она принадлежит тебе. Помни об этом. И не забывай, что вас-с-с с Аленой мы будем ждать в пус-с-с-стыне на праздник вес-с-сны.
Змея обвилась вокруг ног девочки, подняла голову к ее плечу, потерлась об него, прощаясь.
Притихший Федя робко трогал сестренок за руки, шептал Алене советы, как наиболее практичной:
— Вы желания-то попусту не тратьте. Я понимаю, ручку, там, самописку, чтоб за тебя уроки делала… Или, значит, рубаху, в смысле платьишко, чтоб не рвалось, не пачкалось, росло с тобой — вот стоящая вещь.
Быстро, сбивчиво зазвенели где-то хрустальные колокольчики. Радуга выросла впереди. Начало ее стелилось по земле светящейся дорогой, а вдали круто уходило вверх, за дома, в небо. Розовая, как мечта, карета с крыльями стояла на радуге.
Девочки, Фантолетта и Федя уселись. Наступил миг последнего прощания, Печенюшкин расцеловал сестренок. Его глаза тоже были подозрительно влажными.
— Пиччи! — взмолилась Лиза. — Неужели ты не проводишь нас?
Печенюшкин (он снова был мальчиком) заалел от смущения. Даже веснушки пропали.
— Понимаешь, — бормотал он, извиняясь, — в Трамонтании переворот. Черные полковники, голубые лейтенанты, ох, намудрили они… Может произойти непоправимое. Надо срочно спешить на выручку. Мы встретимся еще, обязательно встретимся!
В отдалении показалась усатая Мануэла с целым выводком крысят. Из скромности она не решалась подойти, окликнуть и только робко махала лапой.
— До свидания, Мануэлина! — дружно закричали девочки. — Мы никогда тебя не забудем! Счастливо!
— «Родительский дом, начало начал…» — тихо запел дрожащими губами Федя.
От этих звуков Морковкин, молчавший до сих пор, затрепетал и решительными шагами приблизился к карете. В окошко он протянул Лизе и Алене два простеньких на вид колечка с чуть стершейся позолотой, с прозрачными зелеными камешками.
— Возьмите, — заговорил он, торопясь. — Это вам… Конечно, в нарушение правил. Великий Маг не простит мне, ладно, я старик, переживу. Если там, дома, случится серьезная беда — поверните три раза на пальце, — я приду на помощь в тот же миг.
— Дон Диего! — Лиза вдруг даже привстала с сиденья. — А помните надпись на камне? Ну, в который ступа превратилась? Что же там, все-таки, было написано?
Старый чародей грустно улыбнулся.
— Вот об этом, Лизочек, — проговорил он тихо, — я не могу тебе сейчас рассказать. Может быть, в следующий раз?
Карета заскользила по радуге, отрываясь от земли, над ней взмыла вверх большая золотистая птица, махнула крыльями, прощаясь, и растаяла в небе. Внизу, под радугой, ничего уже нельзя было различить. Фантазилья оставалась позади.
Майский погожий день стоял за окнами квартиры № 77 по улице Весенней. Сестры уныло бродили по дому. Казалось, ничего и не было. На Аленкином столе лежала раскраска, открытая на изображении Бабы Яги, на Лизином — учебник и тетрадь по математике.
Но волшебные кольца — прощальный дар Морковкина — блестели у девочек на пальцах. В Аленкиной кукольной коляске мирно покоилась кукла — Ляпус-Петя, заботливо укрытая плащом с серебряным капюшоном. И, видимо, оставались два желания. Любые. Фантастические. Невероятные. Значит, все-таки, все было на самом деле?!
Лиза стояла у зеркала в коридоре, а вокруг нее крутилась Аленка.
— Лизочкина! — не умолкала она. — Ты что на свое желание сделаешь? А что я на свое сделаю, это секрет! Хочешь, расскажу?
— Ну, Алена! — отгоняла ее сестра. — Пожалуйста, займись чем-нибудь. Иди в детскую, прошу тебя! Понимаешь, мне надо подумать.
Аленка ушла, закрыв дверь, и в детской подозрительно затихла. Лиза же продолжала трогать свой нос, поворачиваясь то так, то этак — и все представляла, как бы он выглядел, будучи коротким и прямым. Тикали часы в гостиной. И с каждым их ударом все отчетливей вспоминался девочке услышанный как-то случайно ночной разговор родителей.
Было это несколько дней назад. Лиза, учась со второй смены, укладывалась в постель довольно поздно, часов в одиннадцать. Обычно она засыпала мигом, но в этот раз уснуть отчего-то не удавалось. Слабо светился ночник, посапывала на своем диванчике Аленка, а Лиза все лежала с открытыми глазами, отвернувшись к стенке. Думалось ей сразу о трех вещах: о завтрашней контрольной, о фильме «Джен Эйр» и о велосипеде, твердо обещанном родителями.
В гостиной, считая, что дети спят, негромко разговаривали папа с мамой, но девочка сквозь панельную стенку могла разобрать каждое слово. Вот послышалось знакомое имя — Машенька, — и здесь слух у Лизы как бы включился.
— …Это ужас, ужас, — повторяла мама. — Неужели ничего нельзя сделать?
— Этот профессор у них был последней надеждой, — устало ответил папа. — Говорят, он в своей клинике творит чудеса… Вот он и сказал вчера. Несколько месяцев, в лучшем случае год… Такое даже представить невозможно, лучше самому…
Глаза у Лизы уже закрывались помимо ее воли. Девочка засыпала. Мир расплывался перед ней сказочным зонтиком Оле-Лукойе. Слова отца доносились глухо, то отдаляясь, то вырастая. Сон погладил ее уютной мягкой лапой и забрал к себе — до утра.
