Позже, не выдержав навалившегося одиночества, он отыскал старую записную книжку и позвонил одной из своих обворожительных и безотказных утешительниц. Они поужинали устрицами и омарами в изысканном ресторане над морем, затем с комфортом разместились в номере пятизвездочного отеля «Артс». Андреу уже открыл бутылку шампанского, чтобы отпраздновать ночь сладострастного разгула, но, когда девушка вышла из ванной в дорогих чулках с поясом и прозрачных трусиках, полученных от него же в подарок, он понял, что не может даже прикоснуться к ней. Перед глазами у него стоял образ Авроры.
Он заплатил девушке двойную цену, ласково с ней попрощался и ушел. Впервые он провел ночь не дома и не в отеле. Сегодня ночлегом ему служила старая квартира в квартале Борн, где окончил свои дни его отец и где всего несколько часов назад побывала Аврора Вильямари.
После смерти старого Дольгута он еще ни разу не переступал порог этого дома, и дом принял его с холодной отчужденностью. Андреу включил обогреватель, зажег свет, но, как он ни старался согреться, холод не желал уходить, вился вокруг него подобно чересчур назойливой хозяйке. В его бывшей комнате все осталось по-прежнему, если не считать толстого слоя пыли на мебели. Игрушечные солдатики, застывшие стройной шеренгой, школьные тетрадки, его фотокарточка с улыбающейся мамой в потемневшей серебряной рамке, любимые комиксы, стопкой сложенные на тумбочке... Кое-как он устроился на дряхлой узкой кровати и не заснул, пока не разобрал мысленно все ящики прошлого, бережно перекладывая одно воспоминание за другим. Только окончательно примирившись с собственным детством, он позволил себе забыться.
Сорок лет он не видел сны, и вот теперь они к нему вернулись. Его подсознание вольно бродило среди полузабытых образов — удовольствие, которого он не испытывал давным-давно, поскольку, уходя от родного очага завоевывать мир, оставил дома свою детскую невинность и ее незамысловатые фантазии. Сны будто бы все это время пылились под кроватью, брошенные хозяином за ненадобностью. Как изношенные до дыр старые ботинки, расползшиеся по швам и тихо скончавшиеся в уголке отверженного пространства, имя которому — «больше никогда». И вот по прошествии десятилетий на заре ему приснился обычный человеческий сон. Андреу словно слышал, как в комнату вошел отец и, думая, что он спит, обнял его. И это было хорошо. Старик обнимал усталого немолодого сына, добрые морщинистые руки гладили растрепанные волосы. И Андреу позволил себе раствориться в тихой отцовской ласке. Рояль молчал, не доносилось ни звука, вокруг был только ночной мрак и запах отца, надежного защитника, и теплая старческая ладонь на щеке.
Ровно в семь утра его разбудило неизменное радио в соседней квартире Кончиты Маредедеу. Андреу вышел в узкий коридор. В висках пульсировало похмелье воспоминаний. В гостиной пробившийся сквозь шторы лучик рассвета резал рояль надвое, окружая его таинственной игрой светотени. Андреу подошел к инструменту, думая об отце, Борхе и Авроре. Здесь еще недавно сидела женщина, отнявшая у него покой. Следуя за ее воображаемым жестом, он откинул крышку, чтобы погладить клавиши, и в лицо ему со сверхъестественной силой пахнул аромат роз. Это было не то пианино, которое он помнил с детства. Рояль излучал древнее, аристократическое благородство и, несмотря на свое увечье, сдержанно улыбался неполным комплектом зубов слоновой кости. Внезапно Андреу охватил страх, дрожащими руками он захлопнул инструмент. Благоуханный ветерок исчез.
Подглядывая в дверной глазок, Кончита увидела, как он выходит. Последние сомнения развеялись: это Жоан Дольгут, такой, каким был тридцать лет назад. Дух старика, как она и подозревала, до сих пор обитает в квартире.
Дома Андреу ждал тщательно отрежиссированный спектакль под названием «Праведный гнев Титы». Указывая обвиняющим перстом на его изрядно потрепанный костюм от «Армани», жена требовала признаться в измене, которая, дескать, и так налицо. Изображая оскорбленную невинность и без конца спрашивая, где он провел ночь и почему не предупредил ее, Тита бесподобно разыграла сцену бешеной ревности. Случай подвернулся очень вовремя, и она, разумеется, не собиралась его упускать.
— Что, до утра загулялся? — Андреу молчал, и она набрала в легкие побольше воздуха: — Хороша твоя девка, не так ли? Небось дает, как ни попросишь, да? Ты только посмотри на себя! Так и знала, что тебе только шлюх подавай! Девочек твоего уровня — да, дорогой?
В кухню ворвался Борха.
— Замолчи сейчас же! Не говори так с папой! — закричал он на мать.
— Да бог с ней, Борха. Она сама не понимает, что несет. Яд с языка капает, надо ж его куда-то сцеживать.
Тита обожгла его взглядом и заверила:
— Об этом узнает мой отец. Вот увидишь.
— Прекрати ему угрожать! — взмолился Борха. — Мне стыдно за тебя, мама.
— А ты молчи и учись! Если бы не я, еще неизвестно, кем бы ты был сейчас... скорее всего, мелким ничтожеством, как твой папаша. Знаешь, почему у тебя моя фамилия? Потому что даже этого он не мог тебе дать.
— Довольно, — сухо оборвал Андреу. — Никогда больше не смей обращаться ко мне в подобном тоне, особенно в присутствии сына. Ясно?
Дверь оглушительно захлопнулась. Борха ушел без завтрака, не попрощавшись.
Следующие несколько дней Андреу провел, выясняя со знакомым адвокатом размеры своего состояния и что с ним будет в случае развода. Вместе они прикидывали, как можно обойти пункты брачного контракта, который его вынудили подписать перед свадьбой. Обсуждали условия раздельного проживания, его права в случае измены Титы и варианты развития событий в обратном случае, опеку над сыном и его содержание, акции и доходы компании, находящейся под его руководством, раздел имущества, в том числе особенно ему дорогого: парусной яхты, домов в Льяванерес и на авениде Пирсон, его коллекции кабриолетов, ложи в Лисео, акций в различных клубах, от мореходного до клуба верховой езды... Разложив все по полочкам, Андреу пришел к выводу, что не намерен терять ни кусочка своей собственности, не говоря уже о половине. И решил отгородиться от неурядиц супружеской жизни, нацепив маску холодного достоинства.
Титу его поведение, конечно, раздражало, но и она не была готова сделать первый шаг. Андреу больше ни разу не давал ей повода заподозрить его в каких бы то ни было связях на стороне; напротив, к ее возвращению он всякий раз уже чинно сидел дома. Семья снова вошла в привычную колею будней, где каждый занимался своими делами и жил сам по себе.
Борха уже не первую неделю блаженствовал, исполняя сонаты собственного дедушки, — правда, еще не зная, что они дедушкины. Тита успокаивала нетерпение любовника, до предела выматывая его в постели, а Андреу пребывал на седьмом небе, наблюдая — издалека и с величайшей осторожностью — за сыном и его прелестной учительницей. Музыка, доносящаяся из комнаты, где проходили занятия, трогала его до глубины души. До такой степени на него не воздействовала даже любимая опера «Турандот», которую он почитал верхом изысканности. Когда эта женщина прикасалась к клавишам, сердце заходилось от любви и печали. Всем телом он откликался на каждый звук и замирал в трепетном ожидании, едва пианино умолкало. Мягкое обхождение Авроры с его сыном, ее легкие жесты, ее нежный голос, заполняющий паузы, — все его завораживало. Что ж удивляться, думал он, что отец до конца своих дней любил мать Авроры. Наверное, она была такая же, неземная. Чем дольше Андреу ею любовался, тем сильнее одолевало его желание найти и понять свое прошлое.
