Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
– Да пошло все! Задрали! Не хочу! Все, уезжаю отсюда на…
Эльф мой отмалчивался. Сидел на стуле, смотрел стену, как телевизор. Или – пальто на плечи и долой. К русалкам. К троллям, пляшущим на горе. К кому там еще.
Пока я не поняла – это не истерика. Это даже не депресняк. Это прозрение. Все. Я дала этой стране шанс. Дальше – извините.
* * *
На самом деле – никогда нельзя возвращаться. Если все-таки возвращаешься, никогда нельзя даже на минуту представить, что ты вернулся навсегда. Представишь, согласишься с этим хоть на секунду – все, ты покойник. Этой стране только и надо, чтоб ты сдался. У нее так хорошо получалось удерживать людей семьдесят с лишним лет. Может быть, страх, что, попавшись, уже никогда не сможешь уехать, у нас врожденный.
Наконец – очень важно: находясь там, никогда не думать, что на родине тебе было бы лучше.
Я почти забыла эти правила, когда мне позвонила знакомая и сказала: вот, и лучшей кандидатуры, чем твоя, все равно нет. Зачем-то она мне льстила, лучшие кандидатуры есть всегда, но тут было за что зацепиться. Работа «ассистента по русскому языку» в парижском лицее, требуется носитель, с опытом, лучше с французским дипломом – то есть с таким, как у меня.
* * *
И вот я отправила все бумаги, сжала кулаки и начала молиться. Молилась я про себя, но, видно, так громко, что моя девочка пришла ко мне, села рядом и спросила:
– Тебе это действительно так надо?
Ты бы знала…
И что вы думаете? Недели через две пришла бумага: мадемуазель, мы ознакомились и рады вам сообщить. Отче наш, иже еси на небесах. Да где бы ты ни был. Слава тебе, Господи, я еду домой.
Только сейчас я понимаю, что, похоже, благодарила не того.
* * *
С этого момента я жила на чемоданах. Смотрела на окружающий мир с прощающей снисходительностью заключенного, к которому в последние дни отсидки приходит ранняя ностальгия. Сколько вдруг появилось дел – собрать документы на визу, поставить «поленницей» в расписании оставшиеся пары, обегать бухгалтерии и отделы кадров, везде сообщая, что увольняюсь, – а улыбка так и прет из глаз. Сбегать в турагенство за билетами:
– Куда летите?
– В Париж.
– Туда и обратно?
– В одну сторону.
И я обзванивала друзей, рассовывала ученикам и начальству телефоны и мейлы, делала вид, будто меня еще интересует, что станет с этой землей, когда я ее покину. Я знала, что в этот раз все получится и я точно уже не вернусь. Потому что если не получится – то не стоит и ехать, а я ведь еду.
* * *
Она сказала: я всегда знала, что ты будешь во Франции.
Кассандра, блин.
– А меня с собой заберешь?
Я обняла ее крепче:
– Конечно. Попозже только.
Заберу, ага. С такой-то работой, с полулегальной грин-кард, в студио два на два. Самое смешное – я ведь верила. Мало ли – оттрублю стаж, наймусь на нормальную работу, найду квартиру. Заключим ПАКС – во Франции, в отличие от нашей прогрессивной страны, это делается спокойно. Будем жить.
* * *
Я вернулась домой с последнего предотъездного перевода. Был где-то час ночи, я открыла дверь своим ключом и с порога почувствовала – что то не так. Вот что: свет и ветер. Свет, зажженный по всей квартире, отчаянный какой-то. И ветер, свободно гуляющий по коридорам.
Я к этому была вовсе не готова. Думала, возвращаясь – не будет ли там в аэропорту опять забастовок, как в прошлый раз, когда стоял весь «Руасси»; думала – шубу точно не уложу, да и нужна ли она там, где в феврале в кампусе – цветы посреди зеленой травы?
А тут – она на балконе, двери открыты настежь; сидит, сжавшись, трясется и смотрит… ни на кого не смотрит, взгляд ушел в себя.
Конечно, я испугалась. Вытащила ее с балкона буквально на руках, не зная, кого вызывать – то ли «скорую», то ли ребят в белых халатах с Сибирского тракта.
– Что случилось, маленький? Кто тебя? – как в детском садике.
Молчит. Лицо по-мертвому обескрашенное, губы запеклись.
– Что с тобой? Где болит? Сердце?
– П-птица, – вымолвила она наконец. – Это птица, она… по мою душу…
– Какая еще птица, господи боже мой?
– Я же тебе говорила. Хорошо, что ты пришла. Ты ее спугнула.
Остаток ночи мы просидели на кровати. Было тихо. Она взяла мою руку и перебирала пальцы.
– Она больше не прилетит.
– Откуда ты знаешь?
Конечно, ей было по-настоящему страшно. Никаким шантажом тут и не пахло. И все равно я злилась. Мне казалось – да нет, я знала, – стоит мне уехать, как с ней обязательно что-нибудь случится.
– Ну и как я теперь тебя оставлю?
– А может, все-таки… – сказал мой эльф. – Нет, ты не думай, я все понимаю.
Тишина. Как после взрыва.
– Но я же, – она подняла глаза, – я тебя люблю.
Наверное, это должно было меня остановить.
Наверное, кого другого это остановило бы.
– Я тоже тебя люблю, – ответила я. – Только ведь я уже билет купила.
* * *
А потом началась вся эта неразбериха с консульством, и знающие люди сказали: не надейся, с такой биографией тебе теперь и туристическую на две недели не дадут.
Я начала считать трещины в асфальтах, гадать на бегущей строке, на фонарных столбах. Я попросила мою девочку:
– Поставь за меня свечку, ладно?
Она посмотрела печально:
– Ты этого правда так хочешь, да?
А что я могла сказать?
– Это же… Это не просто так. Придется заплатить. Ты видела.
– Я понимаю.
– Ничего ты не понимаешь.
* * *
В конце концов визу мне дали. Мы вдвоем закатили пир: надо же было промотать «последние русские». Мы бродили по городу и смеялись.
А потом она исчезла.
Как бы долго я ни готовилась к отъезду, всякий раз получается, что собираю вещи накануне. Спешно вспоминаю о том, что надо постирать; устраиваю в ванной шторм, мыльные океаны в тазах пузырятся, переливают через край, грозя разродиться цунами. И естественно, эти штаны до завтра не высохнут, и эта шерстяная кофта тоже, и придется засовывать их в чемодан мокрыми. Есть в этих спешных сборах что-то беженское. Тороплюсь застегнуть сумку, пока крыша не обвалилась мне на голову от удара вражеского снаряда. Тогда я окажусь на дороге в огне, с мокрой кофтой в боковом кармане сумки.
Я бегу. Как будто кто-то может меня задержать.
* * *
Я сквозь воду в ванной даже не услышала, как хлопнула дверь. Просто вышла – а ее нет. Подумала сначала – эльф выбежал до круглосуточного. Ведь если нам захочется посреди ночи французского сыра, мы за этим сыром пойдем, ничтоже сумняшеся, – подумаешь, живем на Уралмаше, который похуже Чикаго.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
