блюдо, и — конец династии. Яды же бывают медленные. Не мгновенно убивают, а через неделю. Или через часа два-три. Вот как Джоя. Все позавтракали, все чувствовали себя хорошо, а через два-три часа… Когда точно умер Джой, неизвестно, каюту прибрали, пока я с ним гулял на верхней палубе, а потом в каюте собака оставалась одна до полудня, спала. А в полдень вдруг услышали, что Джой скулит. Обычно он никогда не скулил, что и послужило причиной проверки, не случилось ли чего.
Случилось.
Смерть случилась.
То есть собаке стало плохо через три часа после завтрака. А я в это время? В это время я был в «Золотом льве». Подумали бы, что меня отравили там? Тёртой репой? Возможно. Да и не суть, там или тут. Суть в том, что я бы умер.
Ну, умер, а смысл?
Смерть династии — это понятно. Всякого рода анархисты, эсеры и прочие революционеры кричали бы «ура» и бросали в воздух шапки. Тот же взрыв в Зимнем, или подрывы поездов на то и рассчитаны были — убить всю семью разом.
Но отдельно меня?
В политическом смысле я ноль, или почти ноль. Нет, поговаривают, что будь Наследнику, то есть мне, хотя бы шестнадцать лет, то…
А что «то»? А ничего. Бессмысленные мечтания.
Нет, убивать меня анархистам никакой выгоды.
А кому выгода? Кто у нас сегодня Борис Годунов?
Следующие в очереди?
Ольга?
Уберём нежные сестринские чувства, Париж стоит обедни. Когда на кону трон мировой Империи, всякое случается. Пётр Третий своего имени, или сын его, Павел Петрович, многое могли бы рассказать. Но с чего бы это трон — на кону? Papa наш здоров, народ если не благоденствует, то рядом, положение его в этом, конкретном тринадцатом году, более чем удовлетворительное — по сравнению с годами прежними. Партии выпускают пар в Думе, свистят вовсю, свобода печати почти настоящая, рубль крепок, калачи доступны — чего ещё обывателю нужно? Нет, Ольге куда выгоднее работать вторым номером в нашей невидимой очереди. К тому же, в случае «мало ли чего» она — претендент на место регентши, соправительницы, или того и другого. Так что вряд ли. Хотя полностью не исключаю, девичья душа для меня загадка.
Великие князья? У них может быть своё мнение на очередь наследников: мужчины, и только мужчины. Мол, начнется смутное время, в котором кто смел, тот и съел. Но, опять же, при живом и здоровом Papa смысла убивать меня — никакого. Фальстарт.
Значит ли это, что планируется двухходовочка? Сначала устраняют меня, а следующим ходом с доски убирают Papa?
Не думаю. Если умираю я, да ещё от отравления, то что? То службы безопасности будут работать с утроенной бдительностью, и до Papa не доберутся. Или, во всяком случае, добраться будет много сложнее. Кто же станет усложнять себе задачу? Травить, так всех разом, оно и удобнее.
Стук в дверь. Вошел мичман Исаев и с ним незнакомый мне матрос. Да, матросов знаю далеко не всех, их ведь под четыре сотни, многих я даже не видел.
— Ваше императорское высочество, я должен перенести собаку в более подходящее место! — сказал мичман.
— Переносите, Изя, переносите — Исаева все зовут Изей. То есть старшие офицеры зовут. Дразнят. На какую-то тройную дуэль намекают. Не знаю. И знать не хочу.
Матрос завернул Джоя в дерюжку, и вынес. Вслед за ним вышел и мичман.
Вот тут я и заплакал.
Перед обедом ко мне опять зашёл Papa.
— Тут вот какое дело… — начал он, и остановился.
Я продолжал рисовать. Я, когда мне плохо, физически ли, морально, стараюсь работать. Испытанное средство. Поплакал, поплакал — и за карандаш. Нет, не успокаивает. Не отвлекает. Но от сознания, что не просто горюешь, а делаешь дело, становишься как-то прочнее, что ли. Словно куёшь оружие победы.
— Юнга, что принес тебе завтрак, пропал. То есть не совсем чтобы пропал, он сошёл на берег, его послали в портовую лавку за продуктами. Сошёл — и не вернулся. Пока не вернулся.
— А кто его послал?
— Боцман Пименов. Он, Пименов, отвечает за продукты, и ничего необычного в том, что был послан юнга, нет.
— В самом деле? И много юнга может взять продуктов, на экипаж в четыреста человек?
— Ему было поручено купить две бутылки оливкового масла, для офицерского стола. Прежнее прогоркло. А две бутылки — это и по деньгам совсем немного, и по весу. Обычное дело — за мелочью юнгу послать, на то они, юнги, и существуют.
— А кто готовил мой завтрак? Осетрину?
— Иван Михайлович. Лично.
Иван Михайлович — человек абсолютно добросовестный, абсолютно надёжный, если такие определения вообще применимы к людям.
— Так что…
— Что? — спросил я.
— Пора обедать, Алексей. И нам нельзя подавать виду, что мы чего-то боимся. Наша повседневная жизнь зависит от десятков и сотен людей. Начнешь бояться — будешь шарахаться от каждого.
— А служба безопасности?
— Служба безопасности работает, не волнуйся.
Но я волновался. Что-то прадедушку Александра Николаевича служба безопасности не уберегла. А дедушку Александра Александровича спасла случайность, а не служба безопасности. А взять происшествие в Киеве, когда террорист застрелил Столыпина — а мог бы и Papa. Служба безопасности не очень-то препятствовала.
— Главное же… — значительно начал Papa.
— Никому не говорить, что я накормил Джоя своим завтраком, — закончил фразу я.
— Как? Как ты догадался?
— Именно догадался, любезный Papa. Дедукция. Цепочка размышлений. Пусть злодеи — если таковые имеются — думают, что я к яду нечувствителен. Или что вместо яда им подсунули соль или сахар. Это охладит их порыв, более того, заставит подозревать измену в своих рядах. Да и сестёр пугать незачем, а то будут бояться чаю выпить. А это нехорошо. Пусть кругом таятся анархисты и злодеи, а чтобы нам чай всегда пить! — сказал я с бодрым видом. Очень наигранным, ненатуральным, книжным, но сойдёт и такой. У детей всё наигранное. И всё настоящее. Я же книжный мальчик.
Обед сегодняшний мало отличался от обеда вчерашнего или позавчерашнего, только сестрички были молчаливее: они тоже были привязаны к Джою. Но, не зная о моих подозрениях, с едой это никак не связывали, и ужинали, как и полагается на море. Море пробуждает аппетит, что является одним из важнейших факторов оздоровления детей — так считает современная наука. Современная началу двадцатого века, когда худоба однозначно считалась признаком
