свою очередь положил на хлипкий столик ковригу свежеиспеченного хлеба и после недолгих колебаний заднюю оленью ногу, испеченную на вертеле совсем недавно.
– Однако… – У виллана глаза полезли на лоб, когда он увидел оленину. – За убийство оленя граф грозит казнью…
– А кто сказал, что сие благородное животное умерло от моей руки? Может, этот кусок жаркого послал мне Господь, откликнувшись на мои молитвы. Но если считаешь, что оленина может плохо сказаться на твоем пищеварении, – ведь ты все время будешь думать о том, как накажет тебя граф, – то ешь свою рыбу.
– Нет, нет, я с вами согласен, святой отец! Доверимся Господу, который не забывает нас в своих щедротах и который спасет нас от карающей длани милорда…
И виллан, сноровисто отрезав себе приличный кусок оленины, с такой скоростью заработал челюстями, что отшельник поспешил последовать его примеру.
Виллана звали Мартин Сизый Нос. Прозвище свое он получил не зря. Вскоре оба кувшина показали дно, и виллан, за которым отшельник едва успевал, с печальным вздохом поставил свою чашу вверх дном.
– Если бы я знал, святой отец, что встречу такого приятного сотрапезника, то захватил бы с собой целый мех вина. В прошлом году был отличный урожай винограда, и слава богу, что я додумался припрятать винцо от «красных шляп»[60] своего барона подальше. Недавно они ободрали всю деревню, как медведь липку, когда точит когти. Все забрали, но до моего вина не дотянулись. А без него мне никак. Знахарка говорит, что это такая болезнь – тяга к вину. Но что поделаешь, если наша жизнь – это сплошной мрак. А выпьешь чашу-другую доброго винца – и забудешь про горести и невзгоды.
– Вот здесь я с тобой согласен. Погоди… – Кряхтя, отшельник полез под деревянный топчан, который служил ему ложем, долго копался там и наконец извлек на свет ясный большой кувшин, закрытый просмоленной пробкой.
– Это тоже от милостей Господних? – лукаво поинтересовался Сизый Нос.
– Именно так… – При этих словах отшельник сложил ладони лодочкой, поднял взгляд на изрядно закопченный потолок хижины и загнусавил: – In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen…[61]
Наверное, виллан сильно удивился бы, узнав, что запас молитв у «святого отца» очень ограничен. И уж совсем сразило бы его наповал то, что хозяин хижины не имеет никакого отношения к монашеству. Будь на его месте кто-нибудь из дворни покойного сеньора Бодуэна Баскета, он легко узнал бы в здоровяке-отшельнике Большого Готье.
Третий кувшин пошел гораздо медленнее. И виллан, и Большой Готье насытились, и теперь потягивали винцо, неторопливо беседуя. Мартин Сизий Нос оживился и чувствовал себя совершенно свободно. Поэтому, когда Большой Готье снова спросил его, зачем ему понадобился Черный Монах, виллан ответил, злобно сверкнув белками больших выпуклых глаз:
– Хочу попросить у него помощи.
– В чем именно?
– Это я скажу только ему. Лично. Прости, святой отец, но дело мое не богоугодное, поэтому тебе не стоит о нем знать.
– Ну, коли так… – Большой Готье саркастически ухмыльнулся и сменил тему разговора.
Он догадывался, что на уме у виллана…
Они уснули ближе к утру. Уж больно кувшин оказался вместительным. Их разбудил еще затемно стук в дверь, который сменился грохотом. Кто-то использовал метод виллана, чтобы хозяин хижины откликнулся, – пинал ногой дверь, да с такой силой, что стены хлипкого сооружения тряслись.
Большой Готье подхватился на ноги, сунул похмельную голову в кадку с водой и мигом облачился в кольчужную рубаху. Несколько мгновений спустя непродолжительное время из отшельника он превратился в грозного воина: обнаженный длинный меч, явно видавший виды, на голове шлем с бармицей и наносником, а в левой руке – круглый щит. Глядя на него Мартин Сизый Нос деловито пристроил свою дубину поближе к себе, взял в руки лук и наложил стрелу на тетиву. Вид у него был самый решительный.
– Кто там беспокоит бедного отшельника? – прогнусавил Большой Готье. – Идите с миром, добрые люди, да подальше. У меня сейчас время молитвы. Отче наш…
– Святой отец, отвори дверь! – раздался чей-то задорный голос. – Ты уже своих не узнаешь? Открой, иначе я тут все разломаю!
– Это не так просто… – буркнул Большой Готье. – Интересно, что это за наглый петушок? – спросил он сам себя и продолжил, обращаясь к незваным гостям: – У меня среди своих числятся только ангелы и архангелы! Уж простите меня, ваша милость.
В его голосе явно прозвучала издевка.
– Готье, перестань придуриваться! – раздался другой голос, более властный и решительный. – Это я, Жофф, с парнями.
– Ах, сеньор, это меня бес попутал! – пробормотал смущенный Готье, когда в хижину ввалились четверо молодцев во главе с Жоффруа де Люси. – Простите, христа ради!
– Я вижу, ты неплохо проводишь время, – заметил Жоффруа, указав на стол с объедками, под которым валялись пустые кувшины. – Так-то ты исполняешь наказ атамана следить за тропой? Хорош «святой отец», которого с пути истинного постоянно сбивает Бахус[62]. Придется тебя заменить. Будешь помогать повару – дрова колоть, воду носить…
– Ваша милость, сир, не губите! – взмолился Большой Готье. – Я сойду с ума, общаясь с нашим поваром! От его болтовни я тупею и перестаю что-либо соображать. А он молотит языком с утра до ночи.
Готье подыгрывал Жоффруа де Люси. Тот был первым помощником Эсташа и в глазах трех своих спутников хотел выглядеть грозным начальником, которого боится даже столь значимая фигура. Большой Готье знал, что Эсташ никому не позволит наказывать своего старого учителя боевых искусств.
– Так и быть – прощаю, – «смилостивился» де Люси; тут он наконец заметил виллана, который прятался за широкой спиной Большого Готье, и резко спросил: – А это что за птица? Уж не графский ли лазутчик?
– Он хочет сообщить Черному Монаху какие-то чрезвычайно важные сведения, – ответил Большой Готье. – Да не знает, где его искать.
– Это правда? – обратился Жоффруа к виллану.
– Да, сеньор, – твердо ответил Мартин Сизый Нос. – Есть одно дельце, которое пойдет всем на пользу.
– Даже так… – Жоффруа перевел взгляд на Большого Готье; тот мигнул глазом – мол, этому виллану доверять можно. – Что ж, мы отведем тебя к Черному Монаху. Но если ты графский лазутчик или твое дело не стоит и выеденного яйца, повесим тебя на первой же осине. Тебя устраивает такой уговор?
– Да!
– Смело… Ладно, нам пора возвращаться. Где хлеб?
– В мешках, – ответил Большой Готье. – Вон там, в углу.
Хлеб пекли крестьяне близлежащей лесной деревеньки и приносили «отшельнику» раз в неделю. Большой Готье расплачивался за эту услугу весьма щедро, да еще и добавлял полунищим вилланам в качестве милостыни «от щедрот Всеблагого» куски кабанятины.
Конечно,
