утонула за пазухой и стала там старательно шарить. Она натыкалась на что-то, что-то ощупывала, отскакивала — от пакета, подумал Саид, — и, наконец, вытянула тридцать марок.
— Все, — вздохнул он.
— Значит, по двести десять? — подсчитал Саид.
— Нет, десять пусть останутся.
Поезд замедлил ход. Защелкали стыки рельс под колесами, загромыхали буфера.
— Разыграем до остановки, — предложил Саид. — А там пойдем пить.
Четыреста марок лежало в банке. Шарфюрер не мог оторваться от них и, конечно, согласился разыграть. Правда, минуту или две он колебался, страшась богатства, вдруг свалившегося на него, и близкой возможности потерять его тут же. Саид подтолкнул:
— Ну!
Рука потянула карту. Для унтерштурмфюрера. Потянула медленно, останавливаясь на каждом сантиметре. Пока все четыре вышли из колоды, минула, кажется, вечность. Саид остановил «Аиста»:
— Теперь себе!
Рука еще медленнее потянулась к колоде. Почему-то «Аист» подумал, что проиграет. И не ошибся. Перебор!
Все четыреста марок лежали на столе, но они уже не принадлежали «Аисту». Широко открытыми глазами, полными отчаяния и боли, смотрел он на деньги. Смотрел, и бледность покрывала лицо его.
Поезд остановился.
— Последняя станция перед Монпелье, — напомнил Саид.
«Аист», кажется, не слышал ничего. Он все смотрел на деньги.
— Пошли пить. Здесь, наверное, есть винный погребок.
Легионеры засуетились, стали застегивать кители и надевать фуражки.
— А ты? — спросил Саид шарфюрера.
— Я не пойду.
«Не пойдешь. Ни сейчас, ни позже! — вспыхнул Саид. — Дотянешь до Альби. До своего хозяина... Ну что ж. Я хотел миром...»
— Бегите, ребята! Вот деньги. Если найдете коньяк, берите побольше. — Саид снял со стола пятьдесят марок и протянул легионерам. — Бегом, и без бутылок не возвращайтесь!
Солдаты кинулись на перрон.
Саид встал и закрыл дверь. Плотно закрыл.
— Значит, не сойдешь? — еще раз спросил он шарфюрера.
Только сейчас дошел до «Аиста» смысл вопроса. Он поднял глаза и посмотрел удивленно на офицера.
— Нет!
— Струсил?
— Я не понимаю вас, господин лейтенант...
— Не понимаешь? — Саид рывком выхватил из кармана пистолет и направил ствол в лицо шарфюрера. — Подлец! Продался врагу. С самого Берлина мы следим за тобой. Со второго километра. Второй километр, надеюсь, ты помнишь? И Саида Исламбека тоже?
«Аист» поднял руки, хотя никто этого не требовал от него.
— Господин унтерштурмфюрер! Господин унтерштурмфюрер!..
— Где листовки?
— У меня нет их!
— Врешь, негодяй! Живо раздевайся! Китель сюда, а сам лицом к стене. И руки. Руки выше...
Саид помнил борт кителя, на котором споткнулся «Аист», отыскивая деньги. Левый борт. Держа в одной руке пистолет, другой Саид стал проверять карманы, выбрасывая из них деньги, листки бумаги, открытки с изображением девиц в самых непристойных позах. В карманах пакета не оказалось. Но что-то упругое давило на руку под подкладкой. Это была адская работа — одной рукой разрывать шов. Быстро разрывать — поезд стоял на станции всего пятнадцать минут. Пришлось вцепиться в ткань зубами. Она рвалась с треском и при каждом звуке «Аист» вздрагивал, словно треск этот хлестал его по лицу.
Наконец-то! Черный пакет. Черный, как сама ночь. Обшит нитками. Серыми нитками. Черт возьми, какая неудача. Ну, да ничего не изменишь теперь. Серые, так серые! Все, что оказалось в карманах, Саид разложил на столе рядом с деньгами. Еще раз проверил китель и швырнул его шарфюреру. На плечо. С плеча китель свалился на диван, повис, распоротый и помятый.
Листовка все же нашлась. Та самая, с надписью на обороте. Не нужная листовка. Но пришлось взять ее с собой.
— Говорил — нет. Вот она... Одевайся!
«Аист» опустил руки, поднял китель. Увидел сразу разорванную подкладку и сжался, словно его обдал холод.
— Одевайся и жди! — приказал Саид.
Спрятал пистолет в карман. Вышел торопливо в проход и закрыл за собой дверь. На ключ закрыл.
Первым движением «Аиста» было тронуть китель, левый борт. Пусто. Он повернулся к столу и увидел пакет. Пакет среди денег и открыток. Какой-то хрип вырвался из глотки шарфюрера. Радостный хрип...
— Он!
Саид успел пройти только тамбур и второй вагон, как поезд тронулся. Двери на сходную лестницу проводник уже закрыл. Пришлось ждать, когда рассеется народ и можно будет пустить в ход ключ.
Дверь не поддавалась. Он возился с ней минуты три. Поезд тем временем развил скорость и летел стремглав по утонувшей в ночном мраке долине. Наконец, дверь поддалась и выпустила Саида на железную лесенку. Ветер ударил ему в лицо, в грудь, пытаясь свалить со ступенек, бросить в темноту. И он, намеревавшийся сделать это сам, почему-то боролся с вихрем, крепко прижимаясь спиной к двери.
Он никогда не прыгал с поезда. Никогда не чувствовал под собой пустоту, улетающую стремительно куда-то назад. Не слышал так близко скрежета железа и безумно громкого стука колес. Он спустил ноги со ступенек и, вцепившись в поручни руками, повис над грохающей пустотой.
Поезд мчался по насыпи, по высокой насыпи, покрытой густым дерном, зеленым и свежим сейчас, в июне. Почему-то Саид избрал эту насыпь, а, может, зелень, в последнюю секунду поманившую его к себе дыханием жизни. Он отпустил поручни и спрыгнул вниз.
Б. Пармузин
ЦВЕТ ВОСТОЧНОГО НЕБА
(Отрывок из романа)
Действие повести происходит в годы Великой Отечественной войны в Ташкенте и Тегеране.
В среде враждебно настроенных против Советской страны туркестанских эмигрантов появляется советский разведчик Рашид Сафаров.
Прибыв в Тегеран под именем Уткура Урунбаева, он узнает о планах туркестанских эмигрантов, об их попытке связаться с верхушкой польской армии Андерса.
Двор скучающих волкодавов
В чайхане было несколько постоянных клиентов. Здесь они покупали нужные травы. Муса Убайханов медленно пересчитывал деньги, выбирал, тем самым подчеркивая уважение к покупателю, самый лучший пучок травы, заворачивая в клочок бумаги.
И на этот раз Убайханов не торопился. Он пожаловался чайханщику и знакомым на боль в пояснице. Разговаривая о положении на фронте, о растущих ценах, Муса слегка морщился. Пожалуй, только плохим самочувствием можно объяснить, что сегодня он не торопится на базар.
Наступили часы затишья. Теперь только к обеду нахлынут посетители. А пока несколько молчаливых старых людей будут сидеть над одним чайником, изредка перебрасываясь незначительными фразами. Люди давно знают друг друга, целыми десятилетиями, о многом переговорили за это время.
В чайхану осторожно
