с господина Пройссена денег или жизни не торопился – по всей видимости, никаких сбережений у него уже не осталось. По потасканному лицу видно было, что он стал много пить, больше, чем прежде, когда боялся визита кредиторов, и чаще был погружен в невеселые мысли, столь глубоко, что приходилось задавать ему вопросы по два раза. Господин Пройссен кого-то боялся, и это точно был не Лисица.
Своими подозрениями Йохан делился только с Диджле, который оказался отличным слушателем, неболтливым и преданным. Его честной натуре претили хитрости, и он предпочел бы заявить о себе прямо и потребовать денег судом, но не осуждал названного брата, доверившись ему во всем. В европейском мире были свои правила, неправедные и неверные.
Однако этот мир принимал османа, и волей-неволей Диджле впускал его в свою душу. Он все еще прилежно молился и намеревался твердо соблюсти месяц Рамадан, который, кажется, должен был наступить в этом году в августе, но, к своему стыду, ему начала нравиться чудная европейская музыка и книги, повествовавшие не о героях, волшебниках и султанах, но об обыкновенных людях, как он сам. Ему нравилось важно заглядывать в книжную лавку, где его уже узнавали, и расспрашивать о книгах для названного брата, но выбирал он их на свой вкус, всякий раз смущаясь и ужасаясь той цене, которую назначал хозяин. Читал Диджле уже сносно и удивился, когда Йохан обронил, что завидует ему. Названный брат пояснил, что перед Диджле открылся обширный горизонт нового, неизведанного, и после этого, помимо рассказа о том, что есть горизонт, Йохану пришлось говорить об астрономии, навигации, географии и прочих науках. Когда же осман увидел карту мира, он потерял дар речи, осознав, сколь мала оказалась великая Порта, по сравнению с остальной землей. Раньше ему казалось, что Россия лежит на далеком севере, на юге – персы и сарацины, на западе – немцы и французы, а на востоке дикие племена, но названный брат посмеялся над ним и рассказал, сколько на самом деле разных народов и племен населяют мир. Все это было невозможно принять сразу, и несколько дней Диджле ходил задумчивый и рассеянный, пытаясь представить бесконечные моря и земли, в сотни раз обширней тех, что он видел.
Йохан тоже привязался к своему слуге. Тот вовсе не был дураком, а его честности и верности позавидовал бы любой библейский праведник. Лисица надеялся, что потом Диджле поймет достоинства Европы и ее культуры, круто замешанной на христианской вере, проникнется свободой поступков и смелостью заглядывать в завтрашний день, чтобы менять его по своему усмотрению. Османы казались Лисицы жестокими и зашоренными выходцами из времен молодости его прадеда, когда темные времена только-только начинали рассеиваться, и Диджле всякий раз подтверждал это нутряное ощущение. Не все было хорошо и в Европе, но все же лучше, чем в краях, где людей забивают камнями и кидают в яму за косой взгляд на власть предержащего.
Лисица задумывался и о будущем. Что делать потом, когда все закончится? Домой дороги нет, а стоит оказаться под настоящим именем где-нибудь в большом городе, то можно встретить старых знакомых – как с родины, так и со дна Европы. Всякий раз он обещал себе, что подумает об этом позже, а пока можно забыть о грядущем и воспользоваться всеми благами, что дарует здесь титул.
Глава 20
Господин фон Бокк страстно любил охоту и еженедельно приглашал местную знать загнать благородного оленя. Охота проходила почти с церемониальной пышностью, которой позавидовала бы сама императрица, если бы судьба дала ей возможность оказаться на Военной границе: на лесной поляне раскидывались разноцветные шатры для дам и господ, повара и кондитеры готовили закуски и яства на кострах, конюшие заботились о лошадях и упряжи, местные охотники к этому дню нарочно отлавливали оленя, чтобы господам не пришлось рыскать по лесу в его поисках, а потом выпускали его в лесном закутке, с двух сторон отгороженном обрывом, а с третьей – глубокой рекой. Порой такая охота больше напоминала убийство, чем соревнование в силе и ловкости, но она вносила разнообразие в повседневную размеренную жизнь, и дамы всякий раз вскрикивали от восторга после бешеной скачки и спорили о том, кто из них первой выстрелит в загнанного зверя. Конечно, самая кровавая часть, когда кто-нибудь из мужчин под визгливый лай комнатных собачек, взятых на прогулку доброй хозяйкой, перерезал оленю горло, была не для женских глаз, но ни одна из дам не призналась бы, что именно этот миг является для нее кульминацией дня. Барону фон Фризендорфу приглашение присылали каждый раз, и он ни разу не отказывался – хорошо было неспешно проехаться верхом на свежей лошади по лесу после бешеной скачки в компании Софии фон Виссен или другой прелестницы. Диджле же, наоборот, всякий раз вздыхал и хмурился, как только приносили приглашение: для него оно означало конец тихой жизни и приносило множество работы. Пока названный брат уходил прогуляться, осману надо было починить охотничий наряд, проверить и почистить ружье, которое Йохан купил у капитана, подготовить съестные припасы на непредвиденный случай и позаботиться о тысяче мелочей, которые вечно всплывали в последнее мгновение.
Так было и в теплый августовский день, в аккурат после того, как по городу и окрестностям прошел очередной слух, что где-то в горах поселился святой отшельник, и над его хижиной видели белый сияющий столп, и в нем спустился золотистый голубь с оливковой ветвью. Люди темные толковали, что грядут перемены, но никто не мог сказать к худу или к добру; люди образованные говорили об очередном святом самозванце, подстрекателе к так называемой свободе, которых в последние годы развелось много среди славян, и предрекали, что крестьяне вновь откажутся платить подати и начнут беспорядки.
В этот день, пока Диджле готовил вещи хозяина для грядущей охоты, Йохан столкнулся с Герхардом Грау, слугой Роксаны Катоне. Цепной пес баронессы редко показывался на людях без хозяйки, но и в одиночестве он был угрюм, неразговорчив и деловит и никогда не пытался сойтись с
