Ребекка» обрела у них снисхождение и покровительство.
Не то, чтобы семнадцать «дженкиниток» стремились добиться светской власти, как священники в дни перед чумой. Нет, они несомненно были искренни в своих верованиях и поступках. Вся беда в том, что в них не было гибкости, способности примениться к новым условиям жизни — как не было ее в покойной мисс Гослинг, которая предпочла умереть, раз нельзя жить в Вистерии-Грове. Такие типы, вообще, живучестью не отличаются: дерево растет, утратившие гибкость сухие ветки отпадают. И в Марлоу самосознание общины быстро росло. Большинство женщин, сознательно или бессознательно укреплялись в убеждении, что они должны работать совместно и друг для друга. История с дженкинитками послужила комитету хорошим уроком.
Пока между членами комитета шли пререкания и споры, мисс Айзаксон оставалась на свободе. Комитет не стремился наказать ее: он хотел только избавить общину от нежелательного члена и объявить ко всеобщему сведению, что точно также будет извергнута и всякая другая, оказавшаяся в тягость для общины. Дженкинитки же не хотели и не могли принять такого довода. У них были свои определения простительных и непростительных грехов, основанные на прецедентах прошлого, и грех Милли они считали тяжким, а Ребекке Айзаксон готовы были отпустить ее проступок. С их точки зрения тут не о чем было даже и спорить. На их стороне были закон и пророки, и в их глазах изменившиеся условия жизни не должны были влиять на нравственность — что было истиной, то и останется истиной и навсегда. Случись это в горячую рабочую пору, может быть, это и не вызвало бы такой сенсации. Но работы как раз было не очень много, и женщины с увлечением схватились за новую тему споров и обсуждений И от разговоров мало-по-малу перешли к делу. На общем собрании в Ратуше поднят был вопрос об исключении из общины не только мисс Айзаксон, но и всех семнадцати дженкиниток. Предполагалось, что наиболее рьяные их последовательницы уйдут сами вслед за ними. И община ответила на этот вопрос утвердительно.
Дженкинитки приняли это решение, как подобает мученицам за правое дело. Они объявили, что охотно покинут этот город, проклятый Богом, и отрясут прах от ног своих — термины они употребляли всегда библейские, хотя на дорогах в эту пору была глубокая грязь, а не пыль. И пойдут проповедывать возрождение мира, укрепляемые своей любовью к истине и рвением о Господе.
Одна только мисс Айзаксон запротестовала было, но они и ее потащили за собой.
Они ушли в дождь, всего тридцать девять числом, полные энтузиазма и сознания своей правоты. Правда, неприятна была мысль, что раскол вышел непосредственно из-за кражи чаю, но, все же, это было мученичество, и они шли с гордо поднятыми головами, распевая: «Слава! Слава»!
— Я убеждена, что мы поступили справедливо, — говорила Эльзи Дургам. Но нам не удалось бы составить большинство, если б тут не был затронут вопрос о коммунальной собственности. Чего доброго, они теперь прилепятся к ней еще сильней, чем к собственности частной.
НАВОДНЕНИЕ
К половине ноября вода в реке поднялась почти вровень с берегами, и электрической энергии теперь было так много, что Трэйль считал возможным осветить электричеством даже ближайшие к реке дома. С полдюжиной помощниц он трижды ездил в Лондон и привез оттуда две динамо-машины и вагонов двадцать угля.
Однако, машины, пока что, стояли на платформах, прикрытые брезентом. Трэйль рассудил, что, пока все зерно не будет вымолочено и смолото, незачем думать о такой роскоши, как электрическое освещение. Работа эта уже подходила к концу, и муки в Марлоу было запасено достаточно, чтобы всей общине прокормиться в течение года. Можно было приняться и за электрическое освещение. Но тут подоспели новые беспокойства.
Всю первую неделю декабря шли непрерывные дожди, и река стала выходить из берегов, разливаясь по лугам, добираясь и до улиц. Пока серьезной опасности не предвиделось; небо прояснилось, начинались заморозки, и жители Марлоу на время успокоились; но к Рождеству опять пошли проливные дожди, и Трэйль ходил озабоченный.
— Надо отворить шлюзы ниже по течению, — объяснял он Эйлин. — Нечего бояться, что мы останемся без воды; раз наша собственная запруда будет закрыта, мы всегда можем удержать у себя столько воды, сколько нам нужно.
— Вы находите положение серьезным?
— Пока еще нет, но может случиться, что весь Марлоу будет затоплен.
А дожди все не прекращались и на мельницу приходилось идти чуть ли не по колено в воде.
— Придется мне проехать вниз по реке и открыть все шлюзы, — накануне Рождества заявил Трэйль комитету. — Я осмотрел здешний паровой катер он в полной исправности. Завтра я приведу его к городской пристани и захвачу с собой достаточно угля и еды, чтобы хватило на неделю.
— Но ведь не одни же вы поедете? — спросила Эйлин.
— Нет. Придется взять с собой кого-нибудь, кто бы управлял машиной и отворял ворота шлюзов.
— Я поеду с вами, — весело предложила Эйлин.
Трэйль покачал головой.
— Вы оставайтесь здесь хозяйничать.
С того сентябрьского вечера, когда они возвращались вдвоем в Марлоу, между ними не было никаких интимных разговоров. Трэйль думал, что он совсем отделался от неожиданного прилива страха, а Эйлин терпеливо ждала. Ей было всего двадцать лет.
— За мельницей присмотрит Бланш. Теперь не очень много дела.
Трэйль нетерпеливо отвернулся от нее.
— Лучше пускай со мной едет Бланш.
— Но мне так хочется! — взмолилась Эйлин.
— Почему?
— Это будет занятно.
— Мне не хотелось бы оставлять мельницу на попечение Бланш.
— Она ничуть не хуже меня.
Он покачал головой.
— Ну, послушайте, почему вы не хотите, чтоб я ехала? Или вы — боитесь — что скажут женщины? — Она стояла у окна, запорошенного мукой, и царапала ногтем по стеклу, силясь очистить прозрачное местечко.
Трэйль не сразу ответил; он подошел к ней ближе. — В чем дело? Вам надоела ваша работа на мельнице?
— Да, я не прочь от перемены, — ответила она, не оборачиваясь и продолжая царапать стекло.
— Я все забываю, что вы женщина. Женщины никогда, кажется, не способны заинтересоваться делом ради самого дела.
— Может быть. Вот теперь видно. Отчего у
