свой голос.
– Мы оба догадывались, что рано или поздно всё так закончится. – Она вновь распустила волосы и, как ширмой, отгородилась ими. – Гленд ведь с предводителями дружил. Это он четыре года назад организовал побег мятежников из Венги, а прежде подобное никому не удавалось. Но… неважно всё это сейчас, времени у нас мало. Гленд просил меня разузнать о твоём пропавшем друге.
Жаль, мои волосы отросли недостаточно, чтобы спрятать за ними смятение.
– Кларк уже нашёлся, к счастью.
Она хмыкнула почему-то.
– Конечно, нашёлся. Минувшая полная луна как раз на убыль пошла.
– Да нет же, он появился во дворце всего пару дней назад!
И снова этот возглас – то ли ехидный, то ли жалостливый.
– Не знаю, когда твой друг появился во дворце, но стражники верховного судьи увели его сразу после прошлой полной луны. Куда потом девали – не знаю.
Три недели прошло, значит. Я отмеряю каждый день на временной шкале – я быстро посчитал.
– Откуда увели?
– То были странники с запада, что скрываются у холмов. Кларк твой считаные часы пробыл у них, а потом… в общем, нет их больше. И холмы там новые теперь, могильные.
Я не смог выдавить очередное «мне очень жаль». А сестра Гленда – я так и не узнал её имени – этого и не ждала. Выглянув в просвет между шторами, она поторопила меня уйти и наказала никому не верить. Я пообещал. Не в благодарность, а просто так – почему-то – я подарил ей синие сафьяновые туфли.
Во дворец я возвращался долго. Нет, не заблудился, просто тащил за собой невидимые камни. Мои внутренности отвергали это место. Маленький зубастый червячок – и я ненавидел его всей душой! – отгрызал по кусочку от моего терпения, и чести, и благородства. Он напевал мне в ухо собственную песенку: «Да пошло оно всё».
Но я шёл дальше, а прямо на входе слуга передал мне записку: свидание с принцессой Эрисфеей, Южная башня, сейчас.
Сейчас так сейчас – и я отправился в указанном направлении. Фея… назвал её Кларк, а ведь правда! Может, ну его, то проклятие? От любви никто ещё не умер – только от зла, которое притаилось в тени железных крыльев. Вот решу и влюблюсь в свою жену, увезу её далеко отсюда, и будем жить долго и счастливо. И никогда больше я не вспомню веснушку в форме одноухого кота.
Южная башня крепилась к стене на уровне третьего этажа небольшим участком своей окружности – торчала наружу, и казалось, вот-вот отвалится. Окон в башне не было, свет проникал сквозь хаотично рассыпанные отверстия в кирпичной кладке: солнечные лучи пересекались, точно шпаги.
Эри восседала в центре на мягких подушках. Если расстелить все её юбки, они полностью бы укрыли круглый пол башни.
– Здравствуй, Джек.
– Здравствуй, принцесса Эрисфея. – Я сел напротив.
– Ты печальный сегодня.
Не помню, когда я был другим. И причина даже не в глобальной неотвратимости и проржавевшем от лжи воздухе. Просто я не представляю, как могу жениться, если Тони не будет стоять за моей спиной.
А Эри продолжала звенящим смешинками голосом:
– Ты грустишь, потому что не хочешь жениться на мне? Надеюсь, что не хочешь, иначе это могло бы означать, что я тебе нравлюсь. У нас и свидание, кстати, ненастоящее – так, дань традициям. Настоящие свидания вместе с романтикой и всякими поцелуями чреваты влюблённостью, а нам это не нужно, правда?
– Абсолютно, – поддакнул я.
Эри улыбнулась. Не зная, чем ещё заняться на свидании без «всяких поцелуев», она стала обрисовывать пальцем орнамент на подушке.
– Хм, а как ты, в общем, поживаешь? – это я ловко нарушил молчание. Но Эри не ответила: солнечные лучи, что проникали снаружи, вдруг задёргались, прерванные взмахами крыльев.
– Птицы пугают меня. – Эри вздрогнула.
– Большие и горящие, как фуок?
– Всякие, у которых есть клюв и когти.
Мне захотелось уложить её и укрыть, подоткнув одеяло со всех сторон.
– Знаешь, Эри, в моём мире водятся птицы, которые бы тебе понравились. Называются колибри. Они крошечные, совсем как пчёлы, и крылышки их движутся так быстро, что не шелестят, а жужжат.
– В твоём мире – это на севере?
– Намного дальше.
Эри заметно оживилась.
– А ты можешь забрать меня туда?
– Нет, туда я не вернусь.
Прозвучало резковато, и Эри не стала больше спрашивать.
– Я тоже не вернусь в Тартесс, – сказала она. – И тосковать не буду – разве что по этой башне. Её построил мой отец – свадебный подарок. Мамы нет. Отца не стало, когда мне исполнилось четыре. Вот, только башня. Счастье, что дядя Морн появился, иначе я осталась бы совсем одна. Ложись, я покажу тебе кое-что.
Пока я обдумывал уместность слова «счастье» рядом с именем Морна, Эри легла на спину и потянула меня за рукав. Пришлось расположиться рядом. Повезло, что мы не встречались ночью да на улице – тогда на нас сверху своей неприкрытой романтикой сияли бы звёзды. В башне от этого защищал полукруглый свод.
– Это сделала моя мама, когда ждала меня. – Эри подняла руку.
На потолке был рисунок из двух цветков. Художница использовала только чёрную краску, но в тонких линиях и плавности изгибов сохранилась нежность. Я узнал лотос с коробочкой и острыми лепестками. Второй цветок был похож на пион.
– Красиво, – сказал я запоздало.
– Это чиала. – Эри обрисовала в воздухе контур. – Прекрасная… растёт у водоёмов и расцветает, чтобы соревноваться с лотосом в красоте.
И всегда проигрывает. Я помню, как быстротечно закончилась жизнь цветка, который в первый вечер показывал мне Морн.
– Можно подумать, что они враждуют, однако я всегда представляла, что лотос и чиала не могут существовать друг без друга. Видишь, они растут из одного стебелька.
– Да, только смотрят в противоположные стороны, – заметил я, приглушив лирику. Сощурился – линии на рисунке спутались, переплелись. Два цветка превратились в половинки одного, почти симметричного – круглого – на круглом потолке. В круглой комнате… – Послушай. – Я откашлялся. – Эри, ты помнишь другого северного рассказчика, который гостил во дворце пару лет назад?
– Конечно, – она кивнула.
– А ты приглашала его сюда?
И снова утвердительный ответ. Я сел.
– Что ты рассказывала ему?
Эрисфея тоже поднялась. Она почувствовала тайну. Ещё не зная, в чём тайна заключается, Эри уже на всякий случай разволновалась.
– Всё то же, что и тебе. Про Фирею и её проклятие рассказывала, про судьбу всех её потомков. После рисунка на потолке я описала ему – без подробностей, конечно, – мой отпечаток жизни.
– Что это значит?
Эри покраснела. Затем покраснела
