ничего необыкновенного. Меж тем закричали нашу карету, мы сбежали с лестницы, сели и отправились домой.
Вот, любезные читатели, самый верный очерк двух московских балов, на которых я танцевал тому назад с лишком сорок лет. Хотя в этом рассказе я не позволил себе ни малейшего отступления от истины, хотя в нем все от первого до последнего слова совершенная правда, но эта правда так походит на вымысел, что я вовсе не удивлюсь, если никто из нового поколения московских жителей не даст веры моим словам. Не странно ли после этого встречать людей, которые воображают, что Москва до сих пор еще сохранила эти простодушные нравы, невежественные причуды и безвкусную роскошь, которые, с примесью какого-то собственного московского европеизма, составляли некогда отличительные черты ее прежней, хотя не очень красивой, но зато решительно самобытной физиономии.
Глава 11
История двух преступлений
Если бы перед нами стояла цель выявить самых выдающихся сыщиков в истории России, в первой тройке обязательно оказался бы судебный следователь Николай Васильевич Сахаров. Перед ним, понятное дело, шли бы Иван Дмитриевич Путилин, глава сыскной полиции Санкт-Петербурга, и Аркадий Францевич Кошко — руководитель уголовного розыска Российской империи, о которых я уже много говорил в других своих книгах.
Изначально ничто не предвещало этому скромному парню столь блестящей карьеры. Родился он в семье протоиерея в Успенском храме Козельска, жил в пуританской церковной обстановке. И вроде бы самим Богом был уготован ему какой-нибудь священнический сан. Поэтому в Калужскую духовную семинарию он поступил, следуя зову сердца. Однако сразу же после ее окончания устроился на работу в канцелярию Козельского уездного суда.
Сахарову, конечно, повезло: если бы не крупномасштабная следственная реформа 1860 года, вряд ли его карьера сложилась бы так успешно. Именно тогда появилась должность судебных следователей (сначала они именовались следственными судьями). Для того чтобы претендовать на эту должность, нужно было обязательно иметь высшее или среднее образование, да и репутация у соискателя должна быть соответствующей: требовались только «известные опытностью и добросовестностью» люди.
На всю Москву избиралось всего 17 судебных следователей, в число которых посчастливилось попасть и Николаю Васильевичу. Оклад им назначался солидный — 800 рублей в год, плюс 200 рублей на канцелярские издержки и наем рассыльных, да еще вдобавок ко всему этому — квартира и лошадь. Похоже, от судебных следователей ждали многого.
Что же входило в их функции? Если коротко, судебные следователи состояли при окружных судах для проведения предварительного следствия в пределах своего участка. Понятное дело, им наравне с остальными должностными судебными лицами были присвоены права членов окружных судов, в том числе, обратите внимание, — несменяемость.
Прежде чем мы начнем обстоятельный рассказ об этом удивительном человеке, нужно понять, что представляла собой российская система сыска и что за ситуация сложилась в стране к середине XIX века с преступностью.
Вот как знаменитый Иван Дмитриевич Путилин вспоминает о нравах, царивших в столичной полиции до 1866 года (рассказывает писатель Шевляков). Поступив на службу в хозяйственный департамент Министерства внутренних дел, а затем переведясь в 1854 году в полицию Санкт-Петербурга, он застал следующую картину:
«Дореформенная полиция была курьезна. Иван Дмитриевич знал ее хорошо, так как в ее составе и начал свою деятельность. Продолжительное время служил он квартальным в самом бойком “апраксинском” околотке и долго пребывал под начальством знаменитого Шерстобитова, когда-то наводившего страх и ужас вообще на обитателей своего участка, и в особенности на так называемый подпольный элемент. Шерстобитов пользовался славою искусного сыщика, и в уголовной хронике Петербурга недалекого прошлого имя его занимает видное место…
Нрав всякого полицейского прежних времен был необычайно крут. Точно нарочно, словно на подбор, полиция набиралась из людей грубых, деспотичных, жестоких и непременно тяжелых на руку. В квартале царил самосуд безапелляционный. От пристава до последнего будочника включительно всякий полицейский считал себя “властью” и на основании этого безнаказанно тяготел над обывательским затылком и карманом.
На первых порах своей службы Путилин проявил было гуманное обращение с посетителями “полицейского дома”, но своевременно был предупрежден начальством, внушительно заметившим ему:
— Бей, ежели не хочешь быть битым!
Новичок недоумевал, но, будучи в небольшом чине, протестовать не осмеливался.
“Начальство” так мотивировало необходимость кулачной расправы:
— Кулак — это вожжи. Распусти их — и лошади выйдут из повиновения. Отмени сегодня кулак — и завтра тебя будет бить первый встречный. Нас только потому и боятся, что мы можем всякому в любое время рыло на сторону свернуть, а не будь этой привилегии — в грош бы нас не стали ценить, тогда как теперь ценят целковыми…
Последняя фраза имеет глубокий смысл. Действительно, в старину обыватели делали оценку полиции денежными знаками. Взяточничество было развито до крайних пределов. Взятки брались открыто, бесцеремонно и почти официально. Без “приношения” никто не смел появляться в квартале, зная заранее, что даром ему ничего не сделают. Относительно приношений предусмотрительные полицейские придерживались такого мнения:
— Копи денежку на черный день. Служба шаткая, положение скверное, доверия никакого. Уволят, и — пропал, коли не будет сбережений. Ведь после полицейской службы никакой другой не найдешь, поэтому благовременно и следует запасаться тем, чем люди живы бывают…
В этом сказывается весь полицейский с неизбежным “черным днем”. Свою службу он не осмеливался называть беспорочной и поэтому никогда не рассчитывал на долгоденствие своего мундира. Он ежедневно ожидал увольнения, темным пятном ложившегося на всю его жизнь. У отставного полицейского уже не могло быть никакой служебной перспективы. Для него все потеряно; ему не поручат никакой должности, не дадут никакого заработка, инстинктивно опасаясь его. И не потому всюду отказывались от услуг отставного полисмена, чтобы хоть поздно, но отплатить ему за все, что претерпевалось от него, а потому, что все трепетали пред его “опытом”, пред его “крючкотворством”. Всякий рассуждал так:
— От такого “искусившегося” человека можно ожидать всего.
Вот какова была репутация всего состава дореформенной полиции, о которой, слава Богу, остались лишь только смутные воспоминания».
Если добавить сюда коррупцию на всех уровнях полицейской системы, нерадивое несение службы, злоупотребления и грубость, то и тогда сплошь и рядом неприглядная картина будет неполной.
В Москве главным сословием, обеспечивающим основные показатели, было, понятное дело, крестьянство. Впрочем, как и везде по России. За ним шли в следующей последовательности: чернорабочие, фабричные рабочие, ремесленники и торговцы. Мужская преступность в восемь раз превышала женскую. Лица без образования совершали преступления в полтора раза чаще, чем со средним образованием, а уже последние в свою очередь — в четыре раза больше, чем с высшим.
