Ленинград и больше не прочитает лекции в институте. И только, когда кто-то не выдерживал и недовольно выкрикивал из темноты: "Да заткнись уже. Спать мешаешь…", Сергей Назарович останавливал разговор и благодушно говорил Ковалёву: "Ну, ладно, потом дорасскажу. Давай спать".
Ковалёв ухмыльнулся, как бы очнулся, медленно пересёк пространство, ранее поделённое на комнаты. Странно, мало, что осталось от жизни бывших хозяев. Очищены стены – добротно подогнанные брёвна и законопаченные щели, лишь иногда встречаются редкие остатки чего-то похожего на обои. Зачем здесь эта забава городских мещан? Основательный пол из широких толстых досок совершенно не скрипит и не прогибается, хотя видно всего лишь три поперечных бруса, метров десять в длину. Потолок низкий – легко достать руками человеку среднего роста.
В большой комнате угол, вероятно, когда-то был занят иконами – сейчас лишь пара деревянных полочек. Нелепая опустошённость. Кажется неуместным так очищать помещение – как будто готовили под новых жильцов. А может так и было? Ещё раз прошёлся по кругу. Вот, на границе большой комнаты и кухни, с потолка свисает металлический крюк под люльку. Да, большой крюк. Ковалёв отметил про себя, одним из словечек Сергея Назаровича, – "классический". На картинах художников: хозяйка одной рукой качает люльку, а другой помешивает похлёбку в котле. Может в этой, дорисованной воображением, люльке когда-то помещался и этот, уже седеющий, крупный человек, что стоит напротив и просит память сжалиться и показать картинки младенчества… какого они цвета? Неужели серость и тоска? …хотя… могло ли то малюсенькое существо что-то запомнить?
На кухне, над местом, которое когда-то занимал умывальник, свисают свернувшиеся от старости остатки клеёнки и малюсенький кусочек разбитого зеркала, чудом оставшийся на стене – прижат головкой декоративного винта.
Вышел в прихожую… или как называется? Городские словечки кажутся чуждыми. Дальше закуток – место под уборную. Да, туалет в доме – вот так роскошь! Аккуратное местечко… возвышается. Выгребных ям в этой местности нет – внизу подставляли бак.
Ковалёв поднял голову. Второй этаж. Залезть на второй этаж? Лестница. Широкая. Снова удивление – совершенно не скрипит. Заходить в дом было боязно, но подниматься по лестнице гораздо страшнее… тем не менее… плавно и нерешительно… стоит осмотреться… похоже, хлев… темно… окон нет… да ну его… туда не надо лезть. На другой стороне светлее. Огромное пустое помещение. Но что это? В центре – вертикальный брус, в него вколочен большой гвоздь, на гвозде висит что-то яркое. Шаг – ближе. Оранжевый цвет на фоне всего серого. Курточка из плотной ткани … удивительно, оранжевый цвет… почти новая. Как она ярко контрастирует с пустым неживым пространством. Почему она здесь, почему ее не бросили в общую кучу с серым тряпьём? Вот висит себе, и летом, и зимой. Вьюга наносит снег в окна без стёкол, вода осенних дождей просачивается через подгнившую крышу. Всё серо и неприглядно. а оранжевая курточка висит.
Мысли засуетились в голове у Ковалёва. Точно, сразу не домыслил. Внизу ведь валялись какие-то маленькие баночки. Где-то глаз пару раз засекал уже непригодные кисточки и только сейчас… Художник… последняя картина… да, может, именно так и выглядела его последняя картина.
10
Виктор рассеянно смотрел на остатки верхней террасы. Склон изрезан канавками, по которым потоки тёмного месива медленно стекали на железнодорожные пути, проложенные по бечевнику. Люди подхватывали эту кашу лопатами и закидывали на платформы. Из щелей между бортами просачивалась мутная вода. Наконец, погрузка закончилась, и состав тронулся.
Плывун – коварная штука – то ли грунт, то ли жидкость. В него не входит лопата, а если встанешь ногой, то засасывает так, что приходится вытаскивать сначала ногу из сапога, а потом вызволять и сам сапог. Такое месиво – вроде выберешь, отвезёшь, а за ночь новая порция натечёт.
Виктор помнил, как зимой, когда плывун замёрз и стал твёрдым, как скала, чего только с ним не делали, и долбили кирками, и рвали аммоналом. Взрывы не давали особого эффекта, под леденистой верхней коркой оставалась жидкая субстанция, которая и гасила силу взрыва, как подушка. Единственным надёжным решением было поймать такое состояние, когда он только начинал подмерзать, густеть, когда становился похожим на печёнку, вот тогда его и брали. Тогда и работали круглосуточно, под слепящими лучами прожекторов. Как же Афанасьев тогда орал на бригадиров, чтобы не упускали ни минуты времени. Ну, конечно, Будасси сказал тогда: "Нельзя упускать ни минуты. Если погода на мороз пойдёт, то встанем надолго". А для Афанасьева Будасси авторитет, может и правильно, – кто этот чекист без такого практика-прагматика? Без него за два года такие объёмы точно не перелопатили бы. Сеть путей и смыв чего стоит. Виктор посмотрел вдаль. Чистовая зачистка склона шла по южной части Глубокой выемки. Да, как и обещал Будасси, за два года сделали. Откуда он знал, что глубже пойдёт, в основном, суглинок и супесь? Геологи убеждали, что будет тяжёлая глина. Тогда уж Будасси попал бы впросак с неработающим смывом. Там ведь без мощных двигателей для насосов и не спихнуть глину гидромониторами. Откуда у него такая чуйка? Часто говорит: "Опыт, опыт… надо было много спотыкаться, чтобы уверенно ходить". Да, умный человек! Ха, помню вопросик его про изгибы русла, долго не выходил из головы. Правда и ответ не очевиден: возможно, будет разрывать протяжённые прямые стенки при сезонных изменениях температур, вот и надо виражи закладывать – как змейке извиваться.
Внезапно к равномерному стуку колёс удаляющегося состава прибавились отчаянные крики. Люди бежали: те, кто находился на склоне – врассыпную, кто ниже – вдоль бечевника. Виктор запрокинул голову, пытаясь оглядеть склон выше – выяснить причину, и окаменел. Огромный пласт земли отделился и начал смещаться вниз. Гигантская трещина по верхней террасе увеличивалась. Образовавшаяся пустота под нависшим козырьком, как открывающийся зёв огромного чудовища, расширялась. – "Бегите!" – Виктор не узнал свой голос, и через мгновение чудовище захлопнуло пасть. Сначала первая волна скатывающейся глины повалила столбы, порвала провода, сдвинула пути, а затем вторая равномерно всё это засыпала.
Когда шум стих, Виктор опомнился. До обвала успели передать разрешение на проход порожнего состава по бечевнику. Машинисты привыкли к густому угольному дыму, всегда висящему в забоях и, поэтому действовали почти вслепую, полагаясь на команды диспетчеров, Обычно, дав предупреждающий гудок, они, не особо наблюдали за внешней обстановкой, устанавливали средний ход до точки назначения, будь это забой, станция или разгрузочные тупики.
"Аварийная стрелка метров в пятидесяти отсюда. Успеть бы переставить на ветку к противоположному склону", – Виктор осознавал, что пытается бежать, но нормально бежать по шпалам не удавалось
