давно не выпускала своих колючек, что я как-то даже забыл, какая она бывает, когда хочет скрыть свою уязвимость. И вот оно – во всей красе. Горло, блядь, удавкой сжимает.
– Мне очень жаль. Правда. Я не был готов к тому, что так проштрафлюсь, поэтому мой подарок не очень дорогой, – вымученно шучу, – но, может, ты на него все-таки взглянешь?
Эмилия, помедлив, нехотя мне подыгрывает. Растягивает побелевшие губы в неживой улыбке:
– Все нормально. Не обращай на меня внимания, – вздыхает.
– Не нормально, – жестко возражаю я. – Но уж как есть.
Ничего мне не ответив, Эмилия ныряет в пакет.
– Ого! Я мечтала о таком объективе.
– Я знаю. Нравится?
Улыбка девчонки становится чуть менее натянутой:
– Спасибо. Даже и не думала, что ты запомнишь.
– Я запомнил. Ты как? Теперь повеселее?
– Угу.
– Тогда я поеду.
Камень на сердце становится совсем неподъемным. Я отворачиваюсь и плетусь к двери.
– Сегодня семь месяцев, как мы вместе, – прилетает мне в спину. Я замираю, как дурак. Киваю. Если обернусь, то останусь. Поэтому, так больше на нее и не взглянув, ухожу. А на улице май. Семь месяцев, как один день. Счастливый… Очень счастливый день рядом с этой девочкой.
– Теперь к универу?
Нехотя киваю. Черт! А какой бы мог быть вечер! На подъезде заставляю себя позвонить Томке.
– Ты как? Что врачи сказали?
– Меня немного отпустило. Так что я не стала скорую вызывать. Что людей беспокоить?
– Давление под двести – достойный повод. Нельзя это так оставлять.
– Конечно, нельзя. Я обязательно пройду обследование. Тем более… а, ладно. Это не телефонный разговор.
Во мне вдруг мелькает сомнение, что Томка это все зачем-то придумала. Но я не могу объяснить себе, на кой черт ей бы это понадобилось. А когда вижу ее – все подозрения исчезают. Вряд ли можно сымитировать такую страшную бледность и отчетливый тремор в руках.
– Так, ничего не знаю! Надо в больницу ехать.
– Я на завтра записалась на прием к гинекологу. – Тома соскальзывает головой мне на колени и, сбросив туфли, ложится на диван.
– А гинеколог тут каким боком?
– Я, кажется, беременна, Роб.
– А?
Это же шутка такая, да? Сверлю Томку взглядом. Ну же, давай, засмейся. Но та лишь улыбается. Отрепетированной, по-девчоночьи смущенной улыбкой. Которая на лице взрослой холеной бабы выглядит ну просто смешно. И даже что-то говорит, да… Но я ничего не слышу, кроме оглушительного треска земной коры, ломающейся под ногами.
Молчу, чтобы не сказать ничего лишнего. Но стоит нам вернуться домой, как меня, один черт, взрывает.
– Ну как же так, Том? Я ведь говорил, я просил, Тома! Никаких детей. Ты в своем уме вообще? Ты… Какого хрена?
Тамара, кажется, плачет. И все-таки обвиняет меня в бесчувственности. Но постойте, а как она думала? Что скажет, мол, милый, ты станешь папочкой, и я тут же этим проникнусь? Кажется, этот вопрос я тоже задаю вслух. После него Томка и отъезжает повторно. Хорошо хоть успеваю ее подхватить. Переношу на диван. Укладываю, и даже подушку подсовываю под голову, прежде чем силы покидают меня самого. Сползаю на пол. В груди болезненно колотится. С чего? Я не знаю. Ну, даже если она и беременна, что это меняет? Будет ребенок. Я его без проблем подниму. А то, что я не хотел больше с Томкой детей… Так это скорее из-за Эмилии. Я… Что? Реально подумывал о том, чтобы развестись и остаться с рыжей? Нет. Или…
Растираю будто окаменевшие мышцы лица. Тошно – хоть в петлю лезь, а тут еще Томкина псина тявкает, как дурная.
– Какая вероятность того, что ты ошиблась?
– Минимальная! И не проси. Аборт я делать не буду!
– Если у тебя так давление фигачит, беременность может быть опасна, – сглотнув, замечаю я.
– Ничего. Я рискну.
– Для чего, Том? Зачем? Ты родишь… Тебе сколько будет? Сорок три? А у тебя наследственность какая, забыла?
– Знаешь что, Воинов? Если ты хочешь заставить меня избавиться от ребенка, то так и скажи! Мы оба понимаем, что тобой движет отнюдь не беспокойство о моем здоровье.
– А как ты хотела, блядь, Том? Я тебе русским языком сказал – на хер мне не нужны дети! И что мы имеем? Ты залетела, наплевав на все, что я говорил.
– Думаешь, я специально?! Да за кого ты меня принимаешь?
– Не ори. У тебя давление, забыла? – Отыгрываю назад. – Милка, кстати, где?
– С Юркой где-то. Они встречаются, помнишь?
Киваю. Был тут этот Юрка. Виделись. Я бы по доброй воле к Милке его на пушечный выстрел не подпустил. Но мнение отца у нас не в авторитете, так что…
– На какое время ты записалась к врачу?
– А что? Будешь цербером возле меня сидеть?
Глотаю вертящиеся на языке колкости. Не хочу ее лишний раз волновать. Потому что наследственность у Томки и впрямь херовая. У ее матери тромб оторвался, когда той еще и пятидесяти не было. Не спасли.
– Просто с тобой поеду. Так что?
– Записалась прямо с утра.
– Тебе помочь добраться до спальни?
– Помоги, – соглашается, шмыгнув носом. Идем по лестнице, как два пенсионера. Рожать она надумала, ага. Да если так пойдет, я к дому на девять месяцев буду прикован, потому что хрен прощу себя, если что-то с этой дурой случится. И как тогда быть с Эмилией? С гребаной совестью? Ведь одно дело – гулять от жены, когда у вас на этот счет свои негласные договоренности, и совсем другое – от беременной жены, надеющейся, что этот ребенок сплотит ваш разваливающийся на части брак.
На душе погано. Чувство обреченности распирает грудную клетку и подкатывает тошнотой к горлу. Но хер я так просто сдамся. Просто надо немного времени, чтобы пересобрать перевернувшуюся с ног на голову действительность. И опять же… Еще остается шанс, что Тамара ошиблась.
– Роб, ты куда? – вскидывается Томка, обнаружив, что я переместился к двери.
– Вниз. Милку дождусь и вернусь. Отдыхай.
– Только не кури. Меня тошнит от резких запахов.
Что мне, блядь, остается? Только, сцепив зубы, кивнуть.
Спускаюсь в кабинет. Наливаю выпить. Гляжу на часы. Милке звонить
