помнит: клинок может легко отсечь руку, что его держит.
— Дядя, позвольте, вам дурно?
Император отмахивается от племянника веером. Откинувшись на спинку кресла пытается унять боль, комкая ткань парчовых одеяний над коленями. Подагра разъедает суставы, что распухли словно наросты на древесных ветвях.
Море играет лощенными бликами под суетливые крики чаек. Листопад устилает ковром сад.
— А ведь тогда Хризантема передушила все старшие Цветы, — выдыхает сипло император, изможденно прикрыв глаза. — Любимую Розу Регента. Гвоздику, Пион, Гербер. Одного за другим обратила в пыль. Будь её воля, она бы передушила и семена, спалила бы весь сад, лишь бы остаться единственным Цветком, только я вовремя запретил. А итог, — племянник глядит с горечью, заботливо поднося дяде чашу с маковым молоком. — Наша новая поросль не сравнится с прошлыми, — хриплый смех. — Мельчает с каждым поколением, вырождается.
Император приникает губами к краю чаши, отпивает, закашливается. Поводит рукой, откидываясь обратно.
— Я обуздаю его гордыню, — с пылом обещает племянник, преклонив колени. Целует перстни на узловатых пальцах, прижимается лбом. — Молю вас, не тревожьтесь, дядя. Вам нужно беречь себя.
Но император не слушает. Нервное движение челюстей. Жует язык. Старая привычка, появившаяся с похорон отца.
Юному наследнику не разрешалось иметь любимый Цветок. Лишь иногда наблюдать издали, дивясь их пугающей красе. Но Хризантема была столь неприметна, столь незначительна, столь обманчиво слаба по сравнению с братьями и сестрами, что никто даже не обратил внимание, когда она заговорила с наследником, и когда наследник ответил ей, сам того не ведая открывая двери клеток для обоих.
— Со мной всё будет хорошо, мой мальчик, — песочные мелкие кудри племянника жёсткие наощупь. Император гладит их с нежностью, пока глядят на него снизу-вверх такие же, как у него глаза — круглые, топазово-желтые, как у птицы.
Тронный зал, отделанный белоснежным мрамором, ларимаром, турмалином и танзанитом. Обычно полный воздуха, но в Ночь Багровых Слез показавшийся угольно-черным, не больше тюремной камеры. Мгла замарала стены, затопила пол, забрызгала даже потолок с барельефами.
И в этой беспросветной мгле оцепеневший наследник видит Лилию из своих кошмаров. Прежде чем она оборачивается. Показалось, Лилии нет. Лишь Хризантема, что чистым чётким голосом провозглашает столь громко, будто весь мир должен услышать:
— Да здравствует пятый император династии Кин!
— Мой мальчик, — племянник внимает жадно. — Никогда не позволяй Цветку покинуть сад и обрести свободу.
Разрастается пожар, охватывая границы. Срывается с места олень в поисках союзников, поднимает знамена. Маска срастается с кожей, а сажа и гарь измазали полосами.
Морось оседает пленкой. Чавканье грязи узкой горной тропы, превратившейся в болото из-за ливней. Где-то там впереди долина. Где-то там расположился племянник императора со своим войском. И где-то там по другому ущелью движется князь.
Бряцанье оружия оттеняет шорох мелких капель по шлему. Настороженно поводит ушами конь под княжичем. Фаворит едет впереди. Уголь доспеха, капля алой нашивки. Течет вереница людей. Крадется в молчании, укрытая подступившим вплотную с обеих сторон лесом. Клубится туман, скрадывая очертания.
И когда раздается свист стрелы, никто сразу не понимает, что именно случилось. Но падает тело, а по кустам пробегает волна ветра. Иль то выскочившие из засады вражеские воины с копьями и мечами кидаются на пришедший в движение строй.
— Сомкнуть ряды!
Обнажен клинок. Фаворит лихо срубает голову бегущему мимо врагу.
Рой стрел увязает во вспыхнувших радужных бликах. Конь княжича шарахается в сторону от метнувшегося ему под ноги вражеского воина, меч юноши обрывает тому жизнь. Ещё один воин обходит со спины. Острие копья отвлекает внимание радужных бликов, что тут же бросаются к противнику, бьют оземь, вышибая дух.
Ущелье же полнится лязгом. Хаос мечущихся в тумане фигур обретает подобие порядка. Голос фаворита не замолкает ни на миг. Разворачивается княжич, укрывая даром строй от нового роя стрел.
А высокий стон боли вдруг заходится бульканьем. Вонзается прямо в шею коня копьем, заставляя встать на дыбы и с яростным ревом обрушиться копытами на возникшего словно из ниоткуда вражеского воина. Второе копье, брошенное меткой рукой, пробивает широкую грудь княжеского коня.
Кровь марает шерсть. Наконечник погрузился в плоть по древко. Падает из седла княжич, валится с глухим криком. Конь оседает следом. Заходясь надсадными хрипами, бьет копытами по земле, вращая глазами, пытаясь подняться.
Комья грязи разъезжаются под ногами. Тяжесть доспеха увлекает юношу вниз. Первый удар меча приходится по пластинам плеча и соскальзывает, коснувшись плотного радужного марева. Шепот. Оглушенный, силящийся сфокусироваться:
— Метель, — зовет своего коня. — Метель.
Пальцы, наконец, нащупывают меч во влажной склизкой грязи. Конь же затихает. Застывают ореховые глаза, обмякают бархатные губы, обрывается свистящее дыхание. Воин вдруг замирает с широко раскрытыми глазами и обескураженным лицом.
Прежде чем внутри его тела начинается движение. Полное искр, остающееся на языке княжича вкусом грязи и крови от разбитых губ. Потому что гнев подобен лавине. С треском и хрустом тянет хребет противника, тащит вместе с ребрами вверх, разрывая мышцы, сухожилия, плоть, выворачивая суставы, превращая голову в сердцевину цветка, чьи длинные изогнутые лепестки — измазанные кровью и ошметками плоти кости.
Звон запредельным зыбким визгом проносится по склонам, сметая деревья, выворачивая их с корнями, давя и размазывая. Пролегает стеной, рассекает грани, пока в искореженном лесу не остается ничего и никого. Лишь узкая тропа, лишь незначительно поредевшее войско на ней, и лишь княжич подле мертвого коня. Кровавая роса на лице, оскален рот. Серебряные глаза впились в человеческий цветок.
— Подать нового коня! — командует подоспевший фаворит. — Живо!
Гонец прибывает в лагерь на рассвете. Ничуть не страшась, ожидает в кругу шатров. Собираются вокруг воины, ухмыляются, кивая на «распушившего перья павлина». Тот же важно вздергивает подбородок, когда навстречу ему выходит князь в сопровождении сына и фаворита.
Надрывается гонец, зачитывая строки послания. Бросает уничижительные взгляды поверх свитка, чеканя каждое слово, словно они произведения искусства.
— Хризантеме положено расти в саду! — заканчивает торжественно. Шелест бумаги. Ощетинились воины стаей волков, гневно хмурятся, погрязнув в мертвой тишине.
А князь вдруг разражается хохотом. И княжич понимает, что впервые слышит, как его отец смеется. Заходится грудным басистым смехом. Фаворит оскаливается грязно-нежно, словно пред ним не гонец, а любимая женщина, которую он не прочь, получив наслаждение, растерзать голыми руками.
— Раз император так любит цветы, стоит подарить ему голову его дражайшего племянника в венке, — улыбка князя становится благодушней, гонец бледнеет. — Но это после. А сейчас стоит порадовать племянника головой его гонца.
Вопль не успевает вырваться. Не успевает рука натянуть поводья, как с влажным хрустом, хрипом и треском доспехи и их неудачливый хозяин принимаются срастаться в единое целое. Распускается
