о Голицыных и заканчиваются. – Пашка процитировал едкий посыл от Гремяцкого, который еще недавно относился к нему. Теперь это прилетело Витьке. – И это все, что ты об этом знаешь?
– Ну почему же. Есть еще в Подмосковье железнодорожная станция – Голицыне. Там же городок с тем же названием. Километров сорок от Москвы. Рядом, в двух шагах, кавалерийский полк располагался. В нем наших цирковых переслужило, можно собрать конную дивизию Доватора. Там же знаменитая Таманская дивизия, где я служил.
– Да ладно! – Пашка сделал вид, что не в курсе.
– Меня же правительство не оценило, как бесценный жонглерский шедевр, отсрочку не давала, – Витька максимально выдавил из себя яду, – Пришлось год хлебать из солдатского котелка, влачить горькую долю в твоем Голицыне.
– Влачат судьбу, Родж.
– Жара! Вот загребут тебя на последнем году отсрочки, будешь служить, как все реальные пацаны. Станет тобой, взрослым дядей, командовать какой-нибудь сержант о восемнадцати годков, гонять по плацу: «Ать-два! Ать-два!», вот тогда узнаешь – есть ли разница между горькой долей и такой же судьбой, салага! Слушай мою команду: на сцену бегом марш! – Витька тоном командира отправил Пашку работать жонглерский номер. Тот откозырял, как в американских фильмах:
– Йес, сэр! – и жужжащей пчелой полетел влачить свою жонглерскую судьбу.
Они в очередной раз встретились вечером на их любимой палубе. Здесь снова никого не оказалось. Вся корабельная жизнь искала романтического воплощения этажами ниже. Пашка был доволен сегодняшним выступлением. Он не работал, он летал! Да! Именно полетом можно было называть то состояние, когда на Пашку накатывало вдохновение, кураж, а накопленная усталость на какое-то время улетучивалась. Сегодня его целлофановые пчелиные крылышки трепетали от восторженных аплодисментов публики. Зал то и дело взрывался хохотом от импровизаций и проделок полосатой бестии. Пчела была в ударе. Шоу прошло на ура!..
Пашка стоял у леера, подставлял лицо вечерней прохладе, в предвкушении встречи и каких-то приятных слов от своих новых знакомых. Он надеялся, что после посещения их шоу мнение о нем у Гремяцкого кардинально поменялось. Никакой он не циркач. Он – артист цирка! Цирковой, наконец.
Появились они точно в назначенный срок. Он, как всегда, в белом, в свежей темно-кофейного цвета сорочке, без галстука. Улыбчивый, вальяжный, источающий запах дорогого парфюма. Николь в закрытом вечернем платье вишневого цвета. Сдержанная, чуть напряженная. Красивая.
Гремяцкий чопорно кивнул в знак приветствия, привычно коснулся полей шляпы. Подкатил к металлическому ограждению палубы. Пашка в очередной раз взялся за шезлонг, предлагая Николь присесть, но та решительно отказалась, намекая на платье, в котором обычно не сидят. Или, по крайней мере, не в пляжном шезлонге. Пашка мысленно хлопнул себя по лбу: «Болван! Мог бы и сам догадаться! Опять опростоволосился!..» Но Николь так солнечно улыбнулась, выразив свою молчаливую благодарность, что Пашкина досада мгновенно улетучилась. Он теперь ждал эмоций и откровений от Гремяцкого. Но тот расставаться со своими словами не торопился. Было заметно, что он сознательно затягивает паузу, терзая собеседника. Неторопливо осматривал горизонт, попивал из фляжки, делая маленькие глотки. Всем своим видом демонстрируя свою удавшуюся жизнь, полную довольства. К Пашке он снова расположился спиной. Зайти спереди не было никакой возможности, там блестели корабельные леера, молчаливыми охранниками окружившие смотровую палубу от незадачливых пассажиров. Пашка какое-то время постоял сбоку, потоптался, сделал шаг назад. Теперь он был вынужден рассматривать спинку инвалидной коляски и вогнутую тулью с полями шляпы Петра Аркадьевича. Николь вполоборота с сочувствием смотрела на Пашку, понимая этот психологический ход своего мужа. Пашка начинал терять терпение. «Ну, что это такое! Что за манера так общаться с людьми!» И в который раз невольно восхищался этим человеком.
– Сколько энергии, сколько азарта! Сколько молодого задора! – Голос Гремяцкого, раздавшийся со стороны океана, источал елей и высшую степень восхищения. Пашка облегченно выдохнул и начал было улыбаться. Похвала этого человека ему сейчас была нужна, как воздух. Пожалуй, он еще ни разу так не нуждался в оценке своего творчества. Не волновался так даже на международных конкурсах в Монте-Карло и Париже.
– Ответьте мне, мой цирковой друг, на следующий вопрос: долго вы еще так собираетесь прыгать и скакать, расходовать свой ресурс в никуда? Вам уже где-то под тридцать?
– Двадцать шесть. – Пашка разговаривал со спинкой инвалидной коляски.
– Что ж, есть еще время подумать о настоящей профессии. Пора начинать учиться твердо стоять на ногах в этой жизни.
Пашка растерялся. Не этого он ждал, не этого!..
– Я не эквилибрист, на голове и руках не стою. – Пашка от неожиданности толком не смог достойно ответить. Он был обескуражен, сбит с толку. Стоял растерянный. Обида медленно стала подкатывать куда-то к кадыку. Захотелось завыть.
Гремяцкий неторопливо развернул коляску. Они словно на дуэльном поединке сцепились взглядами. Пашкины глаза туманились плохо скрываемой обидой и зарождающимися искрами негодования. Глаза Петра Аркадьевича светились лукавством, но были серьезны.
– Вы же прекрасно понимаете, что я имею в виду.
– Мне вполне хватает радости от того, чем занимаюсь.
– Но ведь это имеет свои возрастные ограничения. Подобное ремесло – удел молодости. После ухода со сцены что предполагаете делать?
– Там видно будет…
– Это не ответ. Свою судьбу творим мы, и только мы. Никто кроме нас, запомните, юноша! – Гремяцкий сделал очередной глоток из фляжки, положил ее себе на колени. Погладил, как нечто одушевленное.
Пашка стоял опустошенным. Накопленная усталость снова придавила плечи. Он опустил руки. Стоял перед Гремяцким, как нашкодивший школьник.
– Мы тут с Николь долго говорили о вас. О вашем будущем. Извините, что без вас. Нужно было кое-что обсудить. В двух словах – мы обеспеченные люди. У Николь есть свой стабильный бизнес. Я – совладелец одного из крупнейших банков Америки. Владелец сети отелей. Еще кое-что по мелочам. Некоторая часть капитала вложена даже в этот лайнер, поэтому мы здесь. Вот, захотелось напоследок морской романтики. Своих детей у нас нет, так уж случилось. Мы много вкладываем средств в благотворительность, меценатство. В перспективных музыкантов, художников, оперных певцов и прочее. Подумали и о вас. Вы нам нравитесь своей искренностью, чистотой, порядочностью. Знаем вас недолго, но, поверьте, людей видим насквозь. Вскоре Николь потребуется надежный помощник. Человек, которому можно доверять и поручать дела. Подчеркиваю – надежный!
Есть серьезное предложение, но вам необходимо принять решение быстро. Так складываются обстоятельства. Я в считанные дни могу решить вопрос с вашим американским гражданством. Для начала введем вас в сферу банковского бизнеса, с перспективой быстрого роста. Николь будет наставником на первых порах. Все детали потом. Главное мое условие – стать опорой, помощником Николь во всем. При ее
