потенциальные насильники (все они, правда?), в силу своих органов (понятно как?). Она косвенно ссылается на дебаты в Великобритании между теми, кто считает, что для выдачи сертификата гендерной идентичности правительство должно пройти медицинскую и психологическую сертификацию, и теми, кто, в соответствии с растущим числом правительств и медицинских организаций, возражает против этих зачастую бюрократических и патологизирующих процессов и считает, что для выдачи сертификата должно быть достаточно самодекларации. Шотландия, Аргентина и Дания относятся именно к таким государствам, но и многие другие сделали аналогичные шаги в сторону модели самодекларирования (которой я сам воспользовался, став небинарным в Калифорнии). Роулинг открыто заявила о своих возражениях против этого процесса, настаивая на том, что только те, кто принимает гормоны, делает операции и проходит все тесты, должны иметь возможность получить сертификат. Она назначила себя судьей в этом деле, но что дает ей такую квалификацию? В то время как аргумент в пользу адекватного самопровозглашения уважает достоинство и свободу тех, кто стремится к социальному и юридическому признанию пола или гендера, отличного от того, который был присвоен при рождении, патологизирующая модель наделяет правом определять пол человека медицинскими и психиатрическими инстанциями, которые зачастую менее всего способны понять жизнеутверждающие аспекты перехода или проживания своей истины.
Насильственные преступления реальны. Сексуальное насилие реально. Травматические последствия также реальны, но жизнь в повторяющейся темпоральности травмы не всегда дает нам адекватный отчет о социальной реальности. На самом деле, реальность травмы, которую мы переживаем, затрудняет проведение различий между тем, чего мы больше всего боимся, и тем, что происходит на самом деле, тем, что было в прошлом, и тем, что происходит сейчас. Требуется тщательная работа, чтобы эти различия появились в стабильной форме для четкого суждения. Стирание этих различий - часть ущерба, наносимого травмой. Ассоциации, с которыми каждый из нас живет в результате травматического насилия, затрудняют ориентацию в мире. Мы можем испытывать страх перед определенными видами или пространствами, запахами или звуками. Можно встретить человека, напоминающего того, кто совершил насилие, но разве не мы должны спросить, должен ли этот новый человек нести бремя нашей памяти, нашей травмы? Или мы должны получить лицензию на приписывание вины по ассоциации, потому что нам был причинен вред? Я думаю, что нет. Если пережитая травма позволяет человеку видеть сцену травмы повсюду, то частью возмещения ущерба является возможность локализовать произошедшее и освободить разум от неконтролируемых ассоциаций, которые, если их не контролировать, будут очернять всех, кто вызывает ассоциации с травматическим материалом.
Травматические ассоциации действуют через близость, сходство, отголоски, смещения и конденсации. Они представляют собой бодрствующую версию ужасных снов. Жить и преодолевать последствия сексуального насилия - это огромная борьба, которая требует поддержки, терапии и хорошего политического анализа как части процесса. Но никто из нас не подвергался насилию со стороны целого класса, даже если иногда так кажется. Отказываться признавать транс-женщин женщинами, боясь, что они на самом деле мужчины, а значит, потенциальные насильники, - значит дать волю травматическому сценарию в своем описании реальности, наводнить незаслуженную группу людей своим безудержным ужасом и страхом и не понять социальную реальность во всей ее сложности, а также не определить истинный источник вреда - понимание, которое вполне может привести к союзу на месте параноидального разделения. Если я убежден, что трансперсональный человек несет в себе или представляет мою личную травму, значит, я совершил проекцию и вытеснение, что еще больше затрудняет рассказ моей истории, равно как и их истории. Теперь транс-люди олицетворяют насилие, произошедшее со мной, хотя их там не было, а кто-то другой, по странному стечению обстоятельств безымянный и, несомненно, цисгендерный мужчина, был. Не подвергают ли феминистки транс-людей психическому насилию, проецируя их таким образом, ассоциируя их с изнасилованием, в то время как они сами борются за освобождение от бесчисленных форм социального насилия? Если феминистки исключающего толка отрицают реальность жизни трансов и занимаются дискриминацией, экзистенциальным отрицанием и ненавистью, обращаясь к личной травме, чтобы нанести новый вред, то они совершают несправедливость, а не создают альянс во имя справедливости. Феминизм всегда был борьбой за справедливость или, в лучшем случае, является именно такой борьбой, сформированной в союзе и утверждающей различия. Транс-исключающий феминизм не является феминизмом, или, скорее, не должен им быть.
Я использовала психоанализ в вышеприведенной критике транс-исключительного феминизма, но надеюсь показать, что он также дает нам возможность оставаться открытыми к меняющейся природе категорий гендера. Антитранс-феминистки стремятся сохранить категорию женщины, запереть ее, возвести ворота и патрулировать границы. Гейл Льюис, профессор и психоаналитик, в интервью о черном феминизме и о том, как белизна проникла в британское феминистское движение, говорит о том, что транс* представляет собой возможность пересмотреть то, как категории гендера открывают фундаментальные вопросы о том, что мы можем знать. В интервью Клэр Хеммингс она замечает: "Если у нас есть теория субъекта, которая говорит, что есть так много неизвестного и непознанного, тогда, возможно, мы можем сказать, что есть так много о человеческой жизни, которая неизвестна и непознаваема. Все эти попытки с помощью категорий закрыть ее в жесте удержания на месте иерархических оценок человеческой (и нечеловеческой) жизни вокруг токсичных нормативностей - это также способ, бессознательное желание, заключить то, что не может быть заключено во всей полноте... Поэтому я думаю, что психоанализ дает своего рода архитектуру, чтобы начать исследовать некоторые из этих вещей.
Льюис говорит об антитранс-феминистках, что они обратились против истории феминистской борьбы, истории, которая просила нас нести то, что мы не можем полностью описать или узнать в соответствии с переданными нам категориями: "И это страшно, да, демонтаж архитектуры подчинения, с помощью которой мы знаем себя, страшен, но вы должны отменить его снова, потому что отступление в кажущуюся безопасность тех самых нормативностей, против которых вы/мы протестовали с такой решимостью, не спасет вас, и они уничтожат меня/нас". Действительно, та самая категория, которая, как мы думаем, нужна нам для жизни, является той самой, которая совершает насилие над другими, так как же нам принять психический и социальный ландшафт, в котором и то, и другое является правдой?
Может ли феминизм объединиться в альянс против сил разрушения, а не стать разрушительной силой в союзе с другими такими же силами? Вопрос открытый, но на него, кажется, крайне важно ответить утвердительно, учитывая, насколько центральными для нового фашизма являются злобные нападки на женщин, транссексуалов, геев и лесбиянок, черных и коричневых людей, которые принадлежат ко всем этим категориям и в которых все эти категории также живут. Категории должны быть открыты, чтобы многие могли жить и находить жизнь пригодной для
