три части и последовательно добить раздробленную группировку. По самым скромным подсчетам, это обошлось бы нам в сто-сто пятьдесят тысяч убитых. А сколько бы мы потеряли техники и расстреляли боеприпасов? После такой победы нам точно не хватило бы сил на рывок к Ленинграду. И тут к маршалу Шапошникову приходит товарищ Нагулин, только что произведенный из подполковников в генерал-майоры, и просит у начальника генерального штаба самолет Пе-2 — одну штуку, бомбу АБОВ-1000 собственной конструкции — одну штуку, и пленного немецкого майора — одну…, э… ну, вы поняли. Потом он лично летит в Московский котел и решает вопрос самым радикальным образом. Одному генерал-полковнику — бомбу, другому — вежливое послание с предупреждением, что если он не проявит благоразумия, ему тоже привезут подарок весом в одну тонну. Просто, как пареная репа, но ведь сработало! А что Гёпнеру оставалось? Гот погиб, Гитлер далеко, а больше в котле ему бояться некого. Ну, кроме бомбы товарища Нагулина, о которой, я полагаю, пленный майор ему в красках рассказал, да и съездить посмотреть на то, что осталось от штаба генерала Гота, Гёпнер наверняка не поленился. И что в итоге? А в итоге товарищ Нагулин сохранил для Ставки как минимум пятнадцать дивизий — почти две армии! Вот за это я и говорю спасибо.
— Мы все делаем одно дело, товарищ генерал армии. Каждый сыграл свою важную роль в этой операции, ведь чтобы Гёпнер согласился на капитуляцию, его нужно было сначала поставить в безвыходное положение, а это общая заслуга.
— Не стройте из себя школьницу-скромницу, генерал-майор, — усмехнулся Жуков, — впрочем, как хотите, дело ваше. Собственно, с лирикой мы закончили, и теперь пора перейти к главному. Мне нужен командир корпуса, которому я смогу доверить направление главного удара. Вы мне подходите, но вы — подчиненный Шапошникова, так что без вашего желания Борис Михайлович вряд ли согласится направить вас в такую командировку.
Предложение прозвучало неожиданно. Становиться общевойсковым командиром я, вообще-то, не собирался, но корпус… Это явный шаг вперед в карьере, подразумевающий в случае успеха возможность получить следующее звание. Корпусами обычно командуют генерал-лейтенанты, не меньше.
С другой стороны, согласиться — значит, пусть и временно, перейти в подчинение Жукова и пока неизвестного командующего армией, в которую будет входить мой корпус. Сам Жуков в качестве прямого начальника — тот еще подарочек, и командарма на направление главного удара он наверняка подберет такого же, как он сам. А мне нужна известная свобода действий в выборе целей для нового оружия, а также места и времени его применения.
Просто взять и отказаться тоже нельзя — Жуков не поймет, а иметь с ним конфликт себе дороже. Значит, нужен какой-то компромисс, вот только какой? А собственно, зачем что-то придумывать, можно ведь сказать, как есть.
— Товарищ генерал армии, возглавить корпус, который получит приказ первым форсировать Волхов и опрокинуть немецкую оборону — большая ответственность. Благодарю, что посчитали меня достойным этой задачи.
— Так я могу сказать Борису Михайловичу, что вы согласны?
— В этом деле есть ряд нюансов, которые необходимо обязательно учесть. Думаю, даже если товарищ Шапошников согласится с этой инициативой, мои обязанности по боевым испытаниям и внедрению в войска новых видов оружия с меня никто не снимет. Это означает, что мой корпус получит от генштаба усиления в виде частей, оснащенных новым оружием. Обычно авиационные соединения, за исключением эскадрилий связи, имеют исключительно армейское подчинение, а в моем случае в состав корпуса войдет смешанный авиаполк полковника Кудрявцева, личный состав которого имеет опыт применения бомб объемного взрыва. Кроме того, на четвертом ремонтно-опытном заводе, наконец-то, довели до ума основанный на этом же принципе 203-миллиметровый снаряд. По моей просьбе товарищ Шапошников доверил боевые испытания новых боеприпасов артполку РГК под командованием полковника Цайтиуни, и этот полк тоже, несомненно, войдет в состав моего корпуса. Туда же попадут полк гвардейских реактивных минометов БМ-13, применивший против Роммеля боеприпасы с термитной боевой частью, и дивизион экспериментальных крылатых ракет К-212.
Жуков меня не перебивал, и даже когда я замолчал, лишь неопределенно повел головой, явно ожидая продолжения.
— Корпус получится, мягко говоря, странным. По возможностям своей артиллерии, да и авиации, он не уступит армии. Мало того, по дальности целей, до которых он сможет дотянуться своим оружием, этот корпус превзойдет не только армию, но и весь фронт. Крылатые ракеты способны доставать противника на дистанциях до четырехсот километров. А теперь представьте, как армейское и фронтовое начальство будет такой корпус использовать. Ни командарм, ни командующий Волховским фронтом с новым оружием не сталкивались и не знают ни его возможностей, ни тактики применения…
— Я вас понял, — кивнул Жуков, — предлагаете дать вашему будущему корпусу статус отдельного?
— Товарищ генерал армии, вы ведь будете представителем Ставки на Волховском фронте. Так почему бы не подчинить новый корпус напрямую вам? Честно скажу, для наиболее эффективного использования нового оружия мне нужна определенная самостоятельность в принятии решений.
— Открытый приказ? — усмехнулся Жуков. — У немцев подобное действительно практикуется. Командиру корпуса ставится задача выйти на такой-то рубеж к такому-то сроку, а дальше он уже сам решает, как это сделать. В Красной армии так не принято. Боевые приказы всегда детализируются, но в вашем случае, я, пожалуй, готов допустить исключение из этого правила.
* * *
Палата военного госпиталя в Дрездене, в которой лежал полковник Рихтенгден, была ему хорошо знакома. В конце лета, казавшегося сейчас чем-то бесконечно далеким, он навещал здесь майора Шлимана, получившего ранение во время охоты за русским стрелком, о котором тогда еще почти ничего не было известно.
Чувствовал себя он уже заметно лучше, но комбинация осколочных ранений и отравления люизитом оказалась изрядной дрянью, и процесс выздоровления шел медленно. Рихтенгдену было невыразимо скучно. Он привык к тому, что его мозг постоянно загружен решением сложных задач со многими неизвестными, а здесь, в госпитале, дни проходили в сплошном однообразии, изредка прерываемом визитами сослуживцев и начальства, приносившими, впрочем, не так много нового.
Вот и сейчас дверь беззвучно открылась, и в палату заглянула медсестра.
— Герр оберст, к вам посетитель. Вам не стоит сильно напрягаться, так что у вас не больше двадцати минут.
— Я помню, Гретта, спасибо, — улыбнулся Рихтенгден, — Пригласите его, пожалуйста.
Медсестра посторонилась, пропуская гостя, и тот быстрым шагом вошел в палату, направившись прямо к койке, на которой лежал полковник.
— Здравствуй, Генрих, как я рад тебя видеть! — улыбаясь, произнес Эрих фон Шлиман, поправляя сбившийся от быстрой ходьбы белый халат.
Рихтенгден не верил своим глазам. Перед ним стоял живой и здоровый друг детства, который
