люди.
Показательное выделение для экзекуции коренной, на тот момент, национальности не приводит к тупой скотской покорности (karja — скотина, в переводе с финского). Сила действия всегда рождала противодействие. Когда карелов расстреливают, а русских распускают по домам, исполняя приказ того же Эро Гадолина, редко кто отметит в таком проявление чувств выражение «братства». Разве что финские парни Свинхувуд, Таннер и Маннергейм.
Тойво не был карелом, опыт общения с ливвиками у него ограничивался давней встречей с собеседником Куусинена, да замечательный древний карельский пуукко, что дожидался в укромном месте его возвращения. Но пусть карелы не цивилизованы, как это понимают всякие немцы и шведы, но их противление той норме морали, что несут эти дурацкие цивилизации, не может не вызывать уважение. Оболванивание на уровне государства — это гибель цивилизации. Не пройдет много времени, как лопнут мыльные пузыри европейской «культуры». Только объявленные «дикими» в своей консервативности народы смогут противостоять этой неизбежности. Если, конечно, до того времени их не перебьют всех нахрен.
Антикайнен не желал, чтобы это произошло на его глазах и при его попустительстве. Будучи в диверсионном рейде в тылу финских оккупантов, он мог плюнуть на все и удрать на север, взять свой банк и ломануться в Финляндию к своей Лотте, к своему синему морю и к своему белому песку. Мог, да не смог. Мысль о предательстве даже в голову к нему не закрадывалась. Впрочем, как и многим его товарищам, чьи дома остались в стране Суоми.
— Мы пойдем к Сааримяги, — сказал он своим бойцам. — Пошумим немного, пусть лахтарит на Свири задергаются.
— Там гора, — сказал один боец, Оскари Кумпу. — Атакой в лоб не взять.
— Атаковать не будем. Касательно лбов — так у нас на них не написано, что мы от большевиков. Проведем операцию скрытно, но чтобы они поняли, что против них действует Красная армия, а не неуловимые мстители.
Лед на Ладоге с каждым часом делался все менее надежным — солнце грело, талая вода с берега размывала, так что при возникновении ветра озеро разломает весь свой ледяной панцирь на отдельные плавающие льдины.
Отряд выбрался на берег и по дороге вдоль побережья Ладоги решил добираться до реки Обжанки, где можно было найти в лесу место посуше и временно обустроиться.
Они уже почти уходили с Андрусово, в то время как появился отряд финнов, достаточно шумный, к счастью. Лахтарит кричали в голос и бродили по заброшенному монастырю туда-сюда. Видать, хватились своих немецких друзей.
Тот же самый Кумпу прополз к груде камней, скрывающих вход в катакомбы, ловко, как уж, несмотря на все свои габариты, забрался внутрь и заорал нечеловеческим голосом, постепенно переходя на стон. Потом умолк, потом застонал пуще прежнего, потом захрипел, потом, вероятно, испустил дух, потом замолчал.
Финны испуганно сбились в кучку, не понимая, откуда раздается этот жуткий глас. У Тойво тоже мурашки побежали по спине, да и его бойцы не казались веселыми. Действительно, сделалось как-то страшновато.
Вернувшийся Оскари не выглядел довольным своей проделкой. Он был бледен, и на вопросы, что, мол, случилось, отвечал сбивчиво и совсем невразумительно.
— Там — еще дыра, как колодец, — проговорил он. — Душно и холодно. Руки холодные. Шею прихватило. Мертвечиной пахнуло. «35» прошептал. А потом «на сороковые».
— Кто прошептал? Поминки на сороковой день? — спросили у него, но он только мотал головой и растирал горло — на нем отходил красноватый след от вполне человеческой пятерни.
Через шестнадцать лет, в июне 1935 года олонецкий военком Оскари Кумпу утонет на городском пляже рядом с военкоматом. Ему было сорок лет. Огромный, как медведь, борец греко-римского стиля, участник Олимпийских игр в Стокгольме 1912 года, великолепный пловец. Мистика? Жизнь, бляха муха.
На разведку в Сааримяги Тойво решил отправиться один. Пообещал к ночи вернуться и поделиться мыслями о том, где и как лучше сыграть. Ну, а коли не вернется, то пусть бойцы обходят деревню с юга — там самое пологое место — и, обнаружив финский караул, обстреляют его со всем усердием.
Одеты они были в гражданскую одежду, военный белый маскхалат и лыжи Антикайнен, чтоб не сильно наглеть, оставил товарищам. Оружие с собой брать тоже не решился, потому что отстреливаться в одиночку смысла не было, а смысл был остаться незамеченным.
Деревня Сааримяги была большая, вся деревенские зажиточные люди жили на самой горе, вокруг примостились дома деревенщин попроще, где-то в поле стоял барак для батраков из ближайшей деревни Инема. К этому бараку и отправился Тойво, намереваясь представиться людям финским связным и попросить указать дорогу к штабу.
В бараке было пусто, только один мужичонка ладил какую-то деревянную корягу. Он-то, ни мало не смущаясь, поведал «господину офицеру» про Инему, про работы и про финских солдат. А из коряги выйдет прекрасная поддержка для люльки и для чего-нибудь еще. Вот так.
— Эти финны карелов не трогают, — сказал мужичок.
Тойво ушел в деревню, думая о полученной информации. Карелов не трогают, значит, у них другие задачи. Раз другие задачи, значит, не регулярная, пусть и добровольческая, армия. Ими могут быть только такие же диверсанты, как и они сами.
Едва только Антикайнен подумал об этом, как за спиной разомкнулись кусты, и два дула уставились на него.
— Ку-ку, — сказал один из двух человек, чьи одежды ловко перевивались веточками и травой, с похоже оттопыренными мохнатыми ушами.
— Ку-ку, — согласился Тойво, поднял руки к небу и, не сдержавшись, чертыхнулся. Его планы рушились к чертовой матери.
— Пошли, — приказал другой. — Руки не опускать.
Тойво понимал, что с этими парнями говорить бесполезно, раз его ведут, значит, у них есть командир. Коли у того тоже мохнатые уши — пиши пропало. Совсем скоро все сомнения разрешились.
— О! — сказал командир с нормальными ушами.
— О! — ответил Тойво.
Обоим показалось, что они знакомы друг с другом. Каждый нахмурил свой лоб и начал усиленно вспоминать. Первым вспомнил командир.
— Василий Мищенко! — сказал он. — Выборгский вокзал.
— Точно! — обрадовался Тойво. — Полицейский участок, парень, у которого друга пристрелили (см мою книгу «Тойво 1»).
— Здорово!
— Здорово!
Они крепко и с воодушевлением пожали друг другу руки, словно бы старые друзья встретились, вдруг, после долгой разлуки. Правда, никто не помнил имени другого. Наступила неловкая пауза.
— Ты что здесь делаешь? — спросил командир.
У Тойво хватило ума не спросить того же самого. Он не стал врать, а рассказал правду. Как его девушку из Выборга, Лотту, вместе с семьей вывезли в Россию
