Пьетюр пристально, как будто даже с вызовом, смотрит на нее и говорит:
– В тот угол не ходи. И не задавай вопросов.
Поманив ее за собой, он встает на колени подле ее мужа. Кожа Йоуна влажна от пота. Невидящие глаза закатились, он слабо стонет.
Роуса опускается на колени рядом с Пьетюром. Рана Йоуна сочится розоватой жидкостью и чудовищно вздувается при каждом вдохе. Паудль приносит еще чистых тряпиц и отвара из мха. Все трое беспомощно прислушиваются к слабеющему и учащающемуся дыханию Йоуна, и Роуса понимает, что с таким трудом заставила Пьетюра пустить ее на чердак лишь для того, чтобы муж умер у нее на глазах.
Вдруг в темноте мелькает что-то белое.
Паудль вскакивает, изумленно распахнув глаза:
– Что это?
– Ничего, – отвечает Пьетюр, пристально глядя на Роусу. Конечно, она должна была вздрогнуть, должна была испугаться, но уже поздно.
– Нет, там что-то есть, – бормочет Паудль. Кречет снова хлопает крыльями. – Вот, опять, смотрите! – И он делает шаг в темноту.
– Стой! – рявкает Пьетюр и переводит суровый взгляд на Роусу. – Роуса?
Она сглатывает, закрывает глаза и лепечет:
– Похоже… похоже на птицу.
Пьетюр склоняется к ее лицу так близко, что она чувствует его жаркое дыхание, и шепчет торопливо и тихо, чтобы не услышал Паудль:
– Что ты видела?
Сердце Роусы бешено стучит в груди; ей вспоминаются брошенная на пол одежда, письма, камни, колыбелька. Она поворачивается к Паудлю и, ничуть не изменившись в лице, спокойно говорит:
– Это птица. Кречет. Не подходи к нему, он переполошится.
– Кречет? – восхищенно переспрашивает Паудль. – Я хочу посмотреть…
Пьетюр каменеет.
– Нет. Ты его напугаешь, – говорит Роуса. – Иди сюда и помоги мне перевязать рану Йоуна вот этой тряпицей.
Помешкав немного, Паудль садится подле Роусы и бросает тоскливый взгляд в тот угол, где осталась птица.
Пьетюр заметно успокаивается и, поднимаясь на ноги, тихонько фыркает.
– Вот и правильно, Паудль. Это птица опасная и метит обыкновенно в глаза. Зато ценится очень высоко. Не хотелось бы, чтобы она на тебя напала, а то нам ее крылья дороже, чем твое лицо.
Он снова посмеивается, но глаза Паудля суровы.
Пьетюр криво улыбается. В течение шести ударов сердца никто из них не двигается с места.
Наконец Роуса касается плеча Паудля, указывает на тряпицу, и он подает ее ей. Руки его подрагивают от сдерживаемой ярости.
Пьетюр отворачивается и скрывается в темном углу чердака.
Роуса и Паудль переглядываются и прислушиваются к тому, как Пьетюр вполголоса успокаивает птицу, подвигаясь к ней поближе. Потом он, видимо, убирает лежащие на полу вещи: раздается шуршание ткани, шелест бумаги, перестук камней.
У Паудля изумленный вид, но у Роусы нет ответа на его вопросы – по крайней мере, такого ответа, чтобы Паудль, выслушав ее, не набросился на Пьетюра или не счел ее помешанной.
Время течет. Все трое, избегая встречаться друг с дружкой взглядами, следят за игрой теней, молча смотрят, как Йоуна бьет дрожь, как он стучит зубами. Роуса задремывает, уронив подбородок на грудь, и тут же просыпается.
Пьетюр с мрачным видом возвышается над ней, положив руку на пояс. В глазах его Роуса читает, что он сейчас перережет ей горло. Этот взгляд неумолим и жесток, как взгляд кречета, и в нем читается одно лишь непреодолимое желание убивать. Роуса отчаянно мотает головой. Нет, пожалуйста, не надо! Она открывает рот, но ей не удается даже набрать в грудь воздуха. Он наблюдает за ней, и три прерывистых вдоха спустя она отводит глаза. Тогда он отворачивается и продолжает промокать полотенцем лоб Йоуна.
Паудль ерзает, косится на Пьетюра и коротко улыбается Роусе, но она не может улыбнуться в ответ: ее лицо превратилось в застывшую маску.
Потерев лицо ладонями, Пьетюр встает.
– Нас ждет скот. И надо снова прочистить дорожку в снегу. Идем, Паудль.
– Я останусь с Роусой.
– Ты пойдешь со мной. – Голос Пьетюра звучит глухо и твердо. Обращаясь к Роусе, он продолжает: – А ты позовешь меня, если Йоуну станет совсем худо.
«И что же ты тогда сделаешь?» – чуть было не вырывается у Роусы. Но Пьетюр смотрит на Йоуна с такой безнадежностью, что она молча кивает.
Пьетюр снова выходит в метель, и Паудль, бросив на Роусу короткий и полный отчаяния взгляд, следует за ним. Мир за дверью превратился в смутно различимый за снежной завесой хаос белых пригорков и кочек, состоящих изо льда и воздуха. Ничего не видно уже на расстоянии вытянутой руки, и кажется, что жизни за пределами дома больше не существует. Ежась от холода на пороге, Роуса провожает взглядом Пьетюра и Паудля, которые отошли всего на пару шагов и уже превратились в неясные силуэты. Еще два шага – и снег поглощает их целиком.
Роуса принимается за вязанье, надеясь, что постукивание спиц заглушит кряхтение Йоуна, но невольно прислушивается к каждому его вдоху. Ей хочется снова увидеть кречета, взглянуть на странные предметы на полу, но ноги и руки будто окаменели.
Йоун хрипло дышит в такт стонущему за окнами ветру и ежится, словно ребенок, у которого прихватило живот. Роуса кладет ладонь ему на плечо. Он весь горит. Она прижимает к его лбу мокрое полотенце, смачивает ему щеки, подбородок, грудь.
От этих движений между ними возникает поразительная близость. Вот он – человек, который ложился на нее сверху и овладевал ею. Но в то же время она как будто впервые касается его, ощущает жар его кожи, разглядывает неровные и извилистые шрамы, покрывающие его грудь и спину. Что могло так его изувечить, почему эти раны так и не затянулись, но превратились в выпуклые рубцы?
Роуса убирает волосы со лба Йоуна. Он словно бы сделался меньше ростом.
Она медленно наклоняется и целует один из шрамов на его груди. Губами она чувствует, как сокращается его сердце, как расширяются и сжимаются укрытые ребрами легкие.
Он дергается. Она отшатывается, но он так и не приходит в себя.
Кречет в темноте взъерошивает перья; Роуса снова вздрагивает от неожиданности и поеживается, услышав его крик. Ей вспоминается другая легенда. Когда-то, в стародавние времена, толстушка куропатка и кречет-охотник были братом и сестрой, но однажды в приступе ярости кречет растерзал свою не умеющую летать сестрицу, жадно проглотил ее мясо и издал полный страшной муки крик, который эхо разнесло далеко-далеко. С тех пор кречет всегда охотится на куропаток. Он так дико кричит, потому что отныне его удел – быть убийцей вопреки собственной воле.
Роусу охватывает липкий ужас, и ноги не слушаются ее, но все-таки она берет свечу, поднимается и идет к птице, как будто ее тянет туда невидимой нитью.
