гортани, обжигая пищевод, дошла до самого чрева, где растеклась живым огнем. Дальше он уже почти ничего не чувствовал, проваливаясь в пустоту. Все плыло перед глазами, в тумане он видел площадь забытого города и лица, давно ушедшие в никуда. И ему казалось, он все еще там, среди них – своих соплеменников, и мальчишкой с ребятней толкается среди взрослых, которые, наговаривают им за что-то, но слов не разобрать. Лишь мельком приходило сознание, что этот гул, не ворчание соплеменников вовсе, а ругань и крики засуетившихся вокруг него пустынников. Но ему до этого уже не было дела, безмятежность увлекала его и затягивала все глубже.
***
Услышав шум, доносившийся с другого конца становища, Нин беспокойно завертела головой, вытягивая шею, стараясь разглядеть, что произошло, но надсмотрщики, опасающиеся разброда среди пленников, начавшееся было волнение, быстро утихомирили окриками и избиением. Нин видела только раздосадованное лицо ночного гостя, который что-то наговаривал своим пособникам, и старую травницу, просившую своих надсмотрщиков о чем-то. Последнее сильно насторожило девушку, она понимала, что Ама не станет просить о чем-то просто так, что тому есть причина, но утешая себя мыслью, что случись что-то ужасное, та повела бы себя как-то иначе, постаралась больше об этом не думать. Мысли о том, что может случиться что-то страшное, маленькая скиталица отчаянно отгоняла, перестав на всякий случай поглядывать в сторону, где содержали их мужчин и старую гадалку. Слишком многих потеряла она в своей жизни.
4. Стражи смерти.
Одиночество…, одиночество…, бесконечное одиночество; совершенное и оттого еще более гнетущее своим безмолвным молчанием. Вот что чувствовал он, оказавшись посреди этой неоглядной, необъятной пустоты. И вроде бы что-то здесь и было, что-то простиралось на долгие дали до видимого края, позволяя упереть в себя беспокойный и растерянный от неизвестности взгляд, что-то возвышалось над ним, иногда что-то где-то шевелилось и вздымалось, время от времени тихо шелестя от посвистывающего ветерка. Казалось, все окружение было обычным, хоть ни радостным и не веселым, не спокойным, а скорее покойным, диким, чужим, даже жутким, но все еще привычным человечьему восприятию, и казалось претерпеваемым, как все переносимое людьми. Но страх проникающий в самую суть, в самую глубь него, только возрастал, и чувство совершенной пустоты не покидало его. В его коротком жизненном пути, ему случалось оставаться одному без людей, и он всегда преодолевал его – этот страх, находя утешение в величии мира. Но это было, что-то другое, что-то непостижимое разуму живущего.
Он брел бесцельно и долго, пока не заметил вдалеке впереди за ки-шар, возвышающийся посреди этого однообразия холм кур-гал, тянущийся куда-то туда ввысь в неизвестность и теряющийся своей вершиною где-то в туманности бытия. Направившись в сторону беспредельного холма, он незаметно для себя, наткнувшись на проявившуюся невесть откуда – частокольную изгородь (или ему это только так казалось), услышал раздавшийся откуда-то из этой необъятности сердитый глас, не громыхающий и раскатистый, а наоборот даже, тихий и глухой, будто вопрошал его обычный человек:
– Что ты здесь ищешь, непризванный?
Только теперь, удивляясь, как не заметил этого раньше, он обнаружил, что здесь и вправду кто-то был. Прямо перед ним, на валежине мертвого дерева сидел человек. Его вид был необычен, хотя у него не было ни плавников, ни рогов, но был он самым простым человеком, сверлившим его злыми лисьими глазами и даже будто готовый побить. Однако и сам суровый взгляд, сколь пугающий столь же знакомый, не отталкивал, но притягивал, завораживая, как если бы за ним скрывались неведомые тайны. И пришло ощущение, что от этого человека для него не исходит опасности, но он просто отчего-то недоволен им, как отец бывает недоволен нерадивым сыном. Одетый в совершенно дикое одеяние, так, что нельзя было разобрать из чего оно – из перьев птицы или из звериных шкур, он постукивал посохом по земле. В его скуластом, грубо вырубленном очертании, смуглом от холодных ветров и палящего зноя, свой неизгладимый след оставило перенесенное страдание, перенесенное но не пережитое.
– Пойди вон! Ты не выполнил, предназначенного тебе! – Гнал его незнакомец, грозно стукнув об землю наконечником своего посоха: легонько, но сильно, что чудилось – сама земля содрогнулась от страха.
Ему показалось удивительным, насколько тяжел может быть наконечник, тут же осознавая, что он слишком грузен и велик для посоха.
«Я умер. А все это – моя смерть» – Подумалось ему.
Угадав его мысли, человек с пренебрежением, с каким только может относиться высший к несведущему, ухмыльнулся пророчествуя:
– Глупец, не спеши в неведомое вперед должного, тебя это может не обрадовать.
И взмахнув своими широкими одеждами как крылами, исчез так же неожиданно как появился.
Не успев даже удивиться происходящему, озираясь в поисках своего нечаянного собеседника, он оказался перед воротами без воротин, столбами которого служили изваяния громадного змея и медведя стоящего на задних лапах, а может это были и не изваяния. Теперь он мог видеть, что там за ней – за этой изгородью, простиралось такая же пустыня, только усеянная вся сором – привнесенным жившими когда-то на земле, пытавшихся утащить его с собой в посмертное пребываение. Настолько многого, что этот сор сам давно превратишись в бесконечные и зловонные кучи мусора, превратился в непреодолимые преграды к заветной высоте. Пытаться пройти пробираясь по ним, было бесполезно, так как каждый шаг таил под собой опасность – провалившись, навсегда остаться под грудой мертвых вещей, и лишь одна дорога вела к заветной вершине, замызганными зигзагами уносясь вдаль к ее подножию. Глядя на это позорище отчаянного самообмана, он снова убеждался до какой степени тщеславия, может дойти человеческое честолюбие. Чего здесь только не было. От простого, до вычурного; от бесконечно богатого, до несносно бедного. Вперемешку с протухающей едой и скисающими напитками, гнили вещи: всюду виднелись обрывки, служившие некогда людям одеждой, от самых грубых дерюг, до невозможно изысканных тканей; с изящными плащами вельмож, валялись изорванные набедренники нищих; вкупе с золотыми сосудами богачей, валялись черепки посуды бедняков; резные трости и корявые посохи, украшения и приборы для наведения красоты, огромные повозки и мелкие изваяния – все это лежало друг на друге и медленно истлевало. Вид этот не предвещал ничего хорошего. Раздавленный многовечностью времен, он поспешил скорее уйти, но развернувшись, с ужасом понял, что уже не сможет сделать этого. Только что простиравшаяся за ним пустыня, внезапно превратилась в бесконечную топь – пугающее первозданность творения. И кажущаяся преодолимость обманчива, поговаривают, что самый отчаянный, понадеявшись на свою прыть, сгинул в ее бездонных глубинах вместе с ковчегом, и сам Ан знает,
