изгнан из родной сказочной страны и уже не мог найти дороги назад. Иржи считал себя виноватым в том, что маленький человечек заблудился, и поэтому не терял надежды, что когда-нибудь Метр сумеет вернуться в тот мир, из которого вышел. Как бы то ни было, дом Метра остался во сне, а никому не следует надолго покидать действительность, к которой он принадлежит. По мере того как Иржи рос, он все больше уставал от постоянного присутствия рядом с собой этого маленького человечка.
Всю жизнь Метр как тень следовал за Иржи. Можно было подумать, что Иржи повсюду таскает его за собой, но маленький человечек всегда говорил, что это он направляет Иржи и решает все в его жизни. Доля истины в этом была: Иржи не мог увидеть Метра по собственному желанию. Маленький человечек сам решал, когда ему следует показаться Иржи. И потому являлся в самые неподходящие моменты.
Никто, кроме Иржи, ни разу не видел Метра, ни дома в маленькой квартирке, в которой Иржи по-прежнему жил, ни на улицах Праги. Иржи давно перестал этому удивляться.
Когда Иржи вырос и стал взрослым, он встретил свою любовь — ее звали Ярка, — и, поскольку ему хотелось разделить с ней и душу, и жизнь, он несколько раз показывал ей на Метра, когда тот находился с ними в комнате, чтобы и его любимая тоже увидела это маленькое, пусть и мимолетное, чудо. Но Ярка решила, что у Иржи начал мутиться рассудок, поэтому она замкнулась в себе, а в один прекрасный день ушла от него к молодому инженеру, потому что ей казалось, что Иржи больше живет в собственных фантазиях, чем в реальном мире рядом с другими людьми.
Иржи так и состарился затворником, и только после его смерти случилась примечательная перемена. С того дня, когда Иржи уже покинул время, то есть перестал существовать, по Праге поползли слухи, что вечерами по берегам Влтавы прогуливается одинокий гомункул. Некоторые утверждали, что он бродит по большой площади в Старом городе и ожесточенно размахивает небольшой бамбуковой тростью. К тому же этого маленького человечка время от времени видели на кладбище. Он сидел всегда на одной и той же могильной плите, на ней было написано: "Иржи Кубелик".
Иногда какая-то старая женщина, сидевшая на белой скамье, дружески махала рукой маленькому человечку, навещавшему могилу Иржи. Это была Ярка, которая много лет назад отказалась выйти за Иржи замуж, потому что сочла его сумасшедшим.
Люди считали эту старую даму вдовой Кубелика. Может быть, потому, что она часто сидела на белой скамье и смотрела на могилу Иржи, а может быть, по другой причине.
Почти целый час я рассказывал об Иржи и Ярке, а когда замолчал, Метра на ограде уже не было. Наверное, я его напугал.
Беата о чем-то задумалась.
— Это чешская сказка? — спросила она.
Я кивнул, мне не хотелось говорить, что сказку сочинил я.
— Авторская? — снова спросила она.
Я снова ответил утвердительно, но не был убежден, что она мне поверила. Я не знал, насколько хорошо она знает чешскую литературу.
Когда мы вернулись в город, было уже пять. Я пригласил Беату пообедать вместе со мной в моем отеле. Расхвалил тамошнюю кухню и вид, открывающийся из окна ресторана, а также сказал, что у них есть вино из Пьемонта. Но она ответила, что у нее дела, и отказалась.
— Давай завтра пойдем в Поджеролу, — предложила она.
Я кивнул ей и напомнил:
— И заодно искупаемся в водопаде.
Она нежно ущипнула меня за руку и рассмеялась.
Мы договорились встретиться перед собором в половине одиннадцатого. Это был первый день Пасхи.
* * *
В ту ночь я долго сидел и думал о Беате. Такие встречи бывают раз или два в жизни.
Наверное, ей столько же, сколько когда-то было Марии. Мария была на десять лет старше меня, а теперь старшим оказался я. Я был лет на пятнадцать-двадцать старше Беаты, но я хорошо сохранился. Сорок восемь — солидный возраст, однако в последние годы никто не давал мне моих лет. Ненамного старше, сказала Беата. Меня никогда не смущало, что Мария старше меня, как и ее то, что я на десять лет моложе ее.
Я не мог представить себе, что Беата подослана наемным убийцей или что она и есть этот наемный убийца. Но будь это правда, она вела бы себя в точности как сегодня. Она прожила в Амальфи столько же, сколько я. Может быть, я оказался легкой добычей? Завтра утром мы собираемся отправиться через горы в Поджеролу. Куда мы пойдем, придумала Беата, она уже ходила в Поджеролу через Мельничную долину. Обедать со мной она отказалась, сославшись на дела. Может быть, спешила позвонить по телефону, подумал я, вполне возможно, что завтра утром Мельничную долину наводнят молодые люди с микрофонами в ушах. Я так и видел их перед собой, видел, как они заняли позиции среди руин старых бумажных мельниц. Слышал смех Беаты и даже представлял себе передаваемую ей пачку денег. У меня было богатое воображение.
Я взглянул на портрет Ибсена. Но разве не могло оказаться, что и Беата, и я потерпели крушение в жизни и теперь ощупью искали дорогу друг к другу? Я подумал о фру Линде и адвокате Крогстаде[30], ими были пропитаны стены моей комнаты. Я не сомневался, что душу Беаты тяготит какой-то тайный грех. Почему у нас с ней не может быть общего будущего? Она художница, снимает комнату в городе. Ей невдомек, что я сказочно богат, но об этом я ей пока не скажу.
На другой день в половине одиннадцатого она уже сидела на ступенях собора. На ней было все то же желтое платье, и я подумал, что нас объединяет хотя бы непритязательность в одежде. Во время поездок я всегда до неприличия занашивал свои вещи. А может, это просто ее любимое платье? Мне оно тоже нравилось. К тому же теперь Пасха, и, кто знает, может, она вчера вечером выстирала платье, может, в этом и заключалось то самое дело, из-за которого она отказалась со мной обедать? А вот белые сандалии она заменила парой солидных кроссовок. Ведь нам предстоял неблизкий путь.
Она поднялась со ступеней и подошла ко мне. Сначала мы заглянули в собор и послушали церковное пение. Беата была настроена торжественно и вместе с тем насмешливо.
По узеньким переулкам мы вышли из города, и, пока мы взбирались вверх по крутым склонам мимо лимонных плантаций, она сказала,
