ситуация проанализирована по Евангелиям и Д. Штраусом, книга которого «Жизнь Иисуса» — признанный источник МиМ (Штраус 1992: 443–444).
Однако ответ Иешуа на вопрос Пилата о разрушении храма, хотя и отсылает ко вполне определенному фрагменту Евангелия от Иоанна («Разрушьте храм сей, и я в три дня воздвигну его <…> он говорил о храме Тела Своего» — Иоан. 2: 18–22), тем не менее звучит не как предсказание собственного воскрешения, а как художественный образ: «Я <…> говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся храм новой истины. Сказал так, чтобы было понятно» (5, 26).
В шестой редакции мотив притчеобразных речей Иешуа подчеркивался: «Ведь я-то говорил иносказательно о храме, а он понял, так же как и другие, это буквально» (562-7-8-43).
Виффагия —
«место смоковниц», селение, расположенное на склоне Елеонской горы, где Иисус проводил ночи последней недели своей жизни.
гипподром —
ипподром, построен Иродом Великим, который был поклонником греческой и римской архитектуры. Некоторые исследователи усматривают в изображении Ершалаима топографические реалии современной Булгакову Москвы. Так, сквозь соседствующие и переходящие одна в другую площади — гипподромную, базарную и большую — перед стеной дворца Ирода проступают Охотный ряд, Красная и Манежная площади Москвы. В одной из ранних редакций, которые почти всегда содержали более прямолинейные смысловые и художественные решения, Булгаков говорит о трибуне, которую могут создать около могилы казненного Иешуа его тайные последователи. Здесь можно усмотреть намек на Мавзолей на Красной площади, так же как соседнюю Манежную площадь — место выездки и конных соревнований — можно сопоставлять с гипподромной площадью в булгаковском Ершалаиме (подробнее о «московской» подоплеке топографии Ершалаима см.: Бобров 1998). В подготовительных материалах к роману сохранились выписки из словарных статей «Гипподром» и «Иерусалим», относящиеся, например, к описанным в МиМ статуям богов, стоявшим на дворе за стойлами и в других местах гипподрома и считавшихся «покровителями ристалищ».
на утреннем безжалостном ершалаимском солнцепеке —
жара может означать присутствие дьявола, тем более что Воланд утверждал, что был в Ершалаиме инкогнито во время рассказанных им событий. Выдвинута гипотеза, что Воланд выступал в облике Афрания (Б. Гаспаров), однако можно предположить иное: он растворен в зное и жаре, образующих фон действия. Зной, в некоторых религиозных системах ассоциирующийся с нечистой силой, с дьяволом, многократно упоминается в тексте как необыкновенный для месяца нисана. Допрос, суд и казнь Иешуа совершаются под палящим солнцем, что косвенным образом свидетельствует об их злой, дьявольской природе.
В ершалаимском сюжете превалирует смертоносное светило, безжалостный, адский, «раскаленный» шар. Московский же сюжет, начинаясь жарким летним днем, сценой, проецирующейся надень казни Иешуа («жаркий закат», «солнце, раскалив Москву», «знойный воздух»), обращен тем не менее к лунной тематике. Солярный мотив здесь сходит на нет. Если в сцене на Патриарших прудах, где говорилось, что «солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо» (5,8), его уход еще воспринимался как обыденное завершение жаркого дня, то финальные страницы романа уже не оставляют сомнений в связи мотива уходящего солнца с темой московского Апокалипсиса. Знаменательно позже отвергнутое отнесение этого события к конкретной дате — 14 июня 1943 г., «той страшной субботе <…> когда потухшее солнце упало за Садовую» (Булгаков 1992:246). Эта дата связана у Булгакова с предсказанием Нострадамуса о конце света в 1943 г. Любопытно, что запись о Нострадамусе дана с проекцией на себя: Булгаков подчеркивает, что они тезки: «Michel Notre-Dame (1505(?) — 1566) Нострадамус Михаил род. 1503 г. (Правил) Конец света в 1943 г.!» (562-8-1-34, 35 и 39).
Именно в преддверии конца света, в момент наибольшей жары, в Москве и объявляется Князь тьмы. Апокалипсическая подоплека видна и в мотиве расколотого солнца, который настойчиво возникает, начиная с первой сцены романа и кончая его последними страницами. Апокалипсический ряд подчеркнут тем, что солнце упоминается в основном на закате, а также соответствующей лексикой соседних эпизодов: «в последний раз», «навсегда», «попрощаться с городом» (5, 361), «Навсегда! Это надо осмыслить» (5, 365) и т. д.
Что такое истина? —
согласно новозаветному преданию (Иоан. 18: 38), этот вопрос был задан Иисусу Понтием Пилатом. Ответа Иисуса в Евангелии нет, потому что для Пилата это риторический вопрос. В Евангелиях Иисус сам является воплощением истины: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Иоан. 14: 6). В отличие от этого, в подкрепление своей установки на изображение Иешуа как просто человека, Булгаков делает его ответ Пилату предельно бытовым. В одной из ранних редакций Пилат, разочарованный приземленностью ответа, говорит: «Такую истину и я могу сообщить» (Булгаков 1992: 218), однако позже автор заменяет ответ предсказанием Иешуа о том, что прокуратор сейчас избавится от головной боли. Таким образом, сохраняется двойственность облика Иешуа.
Особое значение разговору Пилата с Христом о том, «что есть истина?», придавал Фаррар, считающий, что в ходе этого разговора Пилат понял, что Иисус «не только был совершенно невинен, но был бесконечно выше и лучше своих неистовых святотатственных обвинителей» (Фаррар 1893: 525). Соседствующий с этой сценой диалог о «царстве истины и справедливости» приоткрывает вторую валентность мотива истины, его связь с мотивом власти. На «низшем» уровне истина заключается в том, что у прокуратора болит голова (Иешуа апеллирует к чисто человеческой, «слабой» стороне прокуратора), но одновременно предстает истина в «высшей» своей ипостаси — как свойство высшей реальности, качество иного мира, «царства истины и справедливости», отмеченного отсутствием какой бы то ни было власти (5, 32). Пилат способен принять первое, ко второму он не подготовлен. Первая реакция прокуратора на уход Иешуа — некому будет лечить «злые боли» (5, 36). Этим он склонен будет объяснять свою тоску после приговора. Подлинный смысл происшедшего, как и эфемерность собственной власти, откроется ему позже.
В свете присутствия имени Канта на страницах романа возможна и отсылка к его пассажу: «Что есть истина? Вот знаменитый старый вопрос, которым предполагали поставить в тупик логиков…» (Кант И. Критика чистого разума. М., 1994,74)
гроза —
три канонических Евангелия повествуют о наступлении тьмы: Мф. 27: 45–51, Мк. 15: 33–38, Лк. 23: 44–46. У Булгакова гроза и тьма имеют отчетливые апокалипсические интонации, описаны как «катастрофа» (5, 290).
Поздние источники воспринимали наступление тьмы как лунное затмение. Распятие Христа, совпавшее с затмением Луны, согласно историкам, породило представление о связи истории Христа с ночным светилом и уходящим в глубокую древность культом умирающей и воскресающей Луны. Отсюда возникли представления о Христе как лунном Боге и Луне как небесной сфере его обитания, куда устремляются души мертвых. Возможно, Булгакову были известны эти лунные культы. Его Иешуа, а в большей мере мастер безусловно «лунные» герои.
Елеонская гора —
от греч. олива, маслина — Масличная гора близ
