в Новгородской Руси и Литовской Руси. А так как к Литве отошел потом и Киев, то два древних центра России оказались в конечном счете лучше сохранившимися, чем восточная и юго-восточная Русь.
Поэтому вполне естественно тяготение Новгорода и Литвы друг к другу. Но тогда сейчас же поднимается вой: это измена русскому народу, русскому языку и православной вере. Этот вой в значительной степени объясняется тем, что большинство современников смешивают понятие Польши и Литвы. Это смешение часто делают и политики. Крупнейший польский поэт, Адам Мицкевич говорит: «Litwo! – ojczyzno moja!» (Литва – отечество мое), хотя он по национальности был поляк, а не литовец. Сейчас эти два государства опять разъединились, но было время, когда они были одним государством и, так как на этот период падают тяжкие войны украинских казаков с Польшей, так прекрасно изображенные в нашей художественной литературе, то всякая попытка связи с Литвой нам кажется изменническим актом, подобным измене Андрея Бульбенко.
Но ведь известно, что процесс унификации Польши и Литвы был процесс длительный, закончившийся, если не ошибаюсь, только во времена Ивана Грозного, а долгое время Литва и Польша были лишь в персональной унии (со времен Ягелло), причем не раз этой унии грозила опасность разрыва.
Но не следует думать, что всегда украинские казаки только и занимались, что восставали против Польши. Не забудем, что знаменитый украинский гетман Сагайдачный во главе своего запорожского войска сыграл решительную роль в победе при Хотине, где украинская армия, составлявшая часть польской армии, сражалась с турками. Тот же гетман Сагайдачный со своей запорожской армией в составе польской армии помогал королевичу Владиславу в его притязаниях на московский престол. И я не слыхал, чтобы Сагайдачного считали изменником. Отношения казаков с Польшей обострились постепенно, под влиянием все далее идущих притязаний польской шляхты против казачьих вольностей и прав; они особенно обострились при попытках введения на Украине флорентийской унии и привели в конечном счете к длительным и кровавым восстаниям.
Нельзя сказать, конечно, что днепровские казаки были во всем правы: своими беспорядочными набегами на турецкие города они делали невозможным какое бы то ни было мирное сожительство с соседней Турцией, а до ликвидации турок в Европе время еще не наступило, и мы знаем, что и великому Петру приходилось усмирять восстания казаков. Разгром Батурина не уступает высшим образцам подобного рода, производимых поляками, а Екатерина II, действуя отнюдь не в антирусских интересах, закончила тем, к чему все время стремилась польская шляхта: полной ликвидации украинского казачества.
Если поэтому даже Польшу нельзя считать исконным врагом русского и украинского народов, то тем более это относилось к Литве. В Литве значительная часть населения (если не большинство) было русской национальности; русский язык был господствующим и православная вера решительно никаким притеснениям не подвергалась. И мы знаем хорошо, что именно русский элемент Литвы постоянно поднимал вопрос об избрании московского царя литовско-польским королем, и этот вопрос был далеко не безнадежен. Если так силен был русский элемент в Литве, когда она не была органически связана с Новгородом, то он еще более бы усилился, если бы Новгород объединился с Литвой в одно целое. Никакой опасности для русской национальности, русского языка и православной веры от этого абсолютно бы не возникло. Следовательно, об измене и в этом смысле слова не может быть и речи.
От обороны перейдем к наступлению. А судьи кто? Если бы даже в деяниях Марфы-посадницы был элемент измены, вправе ли об этом судить московские ханы? Отметим прежде всего их положительную черту – отсутствие расового антагонизма: они охотно женились на татарках, (конечно, крещеных), черкешенках и проч.; и в русские князья вошло большое число татарских и ногайских мурз. Но такое отсутствие расового антагонизма не было следствием настоящего интернационализма, а совмещалось большей частью с равнодушием к русской национальности.
В период объединения московские князья охотно приглашали татарские войска для покорения полученных ими по татарскому ярлыку областей. Тем более у них не было никакого понимания большей близости других славянских народов, и даже по тому пункту, в котором они, казалось бы, были особенно щепетильны, к православной вере они никакой принципиальности не проявляли. Они не делали различия между католиками и мусульманами. Иван III в союзе с органическим врагом русского государства, крымским ханом, воевал с Польшей. Иван Грозный предлагал турецкому султану союз против христианских народов. Тот же Иван Грозный считал себя не русским, а варягом и даже обращался к Елизавете Английской с просьбой дать ему убежище, если русский народ заставит его бежать из России. Наконец, Иван Грозный считал для себя слишком бесчестным быть коренным русским или даже варяжским князем и выдумал совершенно нелепую версию о происхождении от потомка Августа, Пруса. Чем древнее, тем знатнее, тем более обоснована власть; но Новгород много древнее Москвы, значит, даже по этому пункту Новгород имел приоритет перед Москвой.
Но может быть, Москва, разграбив Новгород, воспользовалась в целях общерусских плодами своего грабежа? Усвоив культуру Новгорода, она применила ее к возвышению всего русского народа? Как бы не так!
Начнем с географии. Новгородцы широко использовали свои северные границы для проникновения далеко за пределы собственно новгородской земли. Известно, что новгородские ушкуи доходили не только до Мурмана, но и до Шпицбергена, который имел даже старое русское название Грумант. Hам нечего было открывать Европу. Разгромив Новгород, московские ханы и не подумали о том, чтобы воспользоваться проложенными новгородскими путями на север и запад: их самих, как диких зверей, открыли англичане, случайно заброшенные бурей в Архангельск.
Само собой разумеется, что Москва и не подумала усвоить те черты демократического строя, которые были свойственны северным республикам, Новгороду и Пскову. Наоборот, хорошо известно, что самый символ новгородского народоправства, вечевой колокол, был ненавистен московским царям и был подвергнут позорной ссылке, и вряд ли можно сомневаться, что именно лютое подозрение деспота в возможности возрождения новгородской свободы и было главным побуждением в том неслыханном разгроме, который учинил Иван Грозный над несчастным городом. Он сам не верил тому липовому документу, который якобы изобличал Новгород в сношениях с Литвой; иначе, почему он пощадил архиепископа Пимена, который в этой фальшивке упоминается как главный виновник измены.
Но, говорят, народоправство Новгорода было мнимым: на самом деле вопросы на вече решались не народом, а подкупленным новгородской знатью сбродом, так что практически правила Новгородом верхушка эксплуататорских классов. Никто не сомневается, что в классовом обществе власть всегда опирается на определенный класс, но на какой класс опирались московские ханы? Сначала на феодальных князей и боярство, а потом
