лисиц относительно друг друга и добычи…
Я неотрывно смотрю в окно, на так необычные «ужимки и прыжки». Оказывается, в лисьих драках нет собачьего рёва, рычания и лая. Три лисицы рысят вокруг добычи, низко опустив головы к земле. От чего кажутся горбатыми. Они непрерывно семенят по кругу лёгкой, какой-то задумчивой рысью…
Вдруг – неожиданный выпад вперёд! С громким шипением и своеобразным кашлем.
– Пшшш! Кха! Кха! Кха!
Противник отскакивает прочь и опять ввязывается в эту непрерывную карусель…
Лисий бой продолжается всю первую половину ночи. У меня уже слипаются глаза.
– Как бы мне не уснуть, прямо за столом! – всерьёз опасаюсь я.
Сергей на нарах, наконец, не выдерживает.
– Как тут можно уснуть! – звенит в доме его фальцет, – Дерутся и дерутся! Дерутся и дерутся!.. Сейчас выйду – всех разгоню к чёртовой матери!
Мне становится стыдно. За то, что я не даю спать своему напарнику. Я торопливо записываю в свой полевой дневничок последнюю фразу сегодняшнего дня: «Лисицы дерутся очень уж громко, не дают спать». И мгновенно засыпаю, едва коснувшись щекой подушки…
Тятино. Утро. Небо закрыто плотной облачностью. Туман. Мы решаем, сегодня, сходить на Ночку…
Шагаем по коровьей тропе, проложенной по высокой морской террасе. Эти тропки вьются по бамбуковым таррасам побережья…
Вдруг, шагах в двадцати впереди нас, в низкорослых пихточках, с лёжки в бамбуке, вскакивает лисичка!
– О! Лисица!
– Лиска! Не бойся, лиска! – разговариваю я с ней, – Не бойся. Это же, мы идём…
Мы стоим на месте. Лисица тоже стоит, там, где вскочила. И смотрит на нас…
Затем, вроде не спеша, но и не задерживаясь, она исчезает с наших глаз.
– А, лиска-то – себе на уме! – констатирую я.
– Так, это же, хорошо! – парирует Казанцев, – Дольше проживёт.
Пойма Ночки – вообще, очень слабо выражена в рельефе. Она представлена узкой лентой ольховников, по днищу небольшого пологого распадка. Как не удивительно, но, по сравнению с речной долиной Тятиной, растительность здесь, сейчас – ещё только начинает просыпаться после зимы. Но и здесь, на солнцепёках по гребням окружающих сопок, уже вовсю голубеют полянки хохлаток.
На этот раз, мы с Сергеем перебираемся через распадок Ночки, за эту речушку. И здесь, на пространствах сырого ольховника, натыкаемся на старые медвежьи покопки.
– Медведь лизихитон копал, – приглушённо разговариваю я с Сергеем, настороженно озираясь по сторонам, – Смотри, сколько лунок накопал!
– Ага, – отзывается тот, – Молодой, размером с человека.
Я вопросительно поднимаю на Казанцева глаза – тот артистично показывает, своим пальчиком, себе под ноги. Я делаю пару шагов к нему – у болотника Сергея, на чёрной грязи медвежьей покопки, красуется чёткий отпечаток медвежьей лапы!
– Тьфу на тебя! Интеллигент хренов! – плюю я под ноги, – Так бы и сказал! Что есть хороший след!
– Так, я тебе это и говорю! – беззлобно отбивается от меня, Казанцев.
– Ке! Ке! Ке!
Мы задираем лица вверх. Высоко в небе, с верховий, над распадком Ночки спускается пара больших пегих зимородков. Птицы периодически, одиночно вскрикивают своими резкими, скрипучими голосами. Один из них, заметив нас, закладывает резкий вираж и взвывает вообще истошно!
– Ке-ке-ке-ке-ке-ке!
Втянув головы в плечи, мы молча шагаем по ольховнику. Мы усиленно делаем вид, что ничего не слышим.
– Ке-ке-ке-ке-ке-ке! Ке-ке-ке-ке-ке-ке! – несётся с неба, уже в две глотки.
– Вот, собака! – цежу я сквозь зубы, кося глазом вверх, – Сейчас, как дам тебе! Пулей в задницу! Так – быстро заткнёшься!
– Ну, да! – отзывается Казанцев, – И поднимешь всю округу!
– Сам знаю! – огрызаюсь я.
– Ну, так пусть орут.
– Ке-ке-ке-ке-ке-ке!
Лишь наоравшись вволю, зимородки оставляют нас в покое…
Мы шагаем дальше, вверх по распадку Ночки. Нам ещё рано заворачивать наш маршрут, в сторону дома…
У подножья круглой, лысой сопки, что стоит в развилке Ночки и её крупнейшего правого притока, с лёжки, перед нами вскакивает лисица! И замирает, чуть отскочив! Стоит и нас разглядывает…
– Ах, как красиво стоит! – улыбается ей Сергей, – Прямо, картинка!
– Ну-ну, лиска! Разглядывай. Нас – можно! – разговариваю я с лисицей, не шевелясь, чтобы не сорвать её в скачку…
Вершина этой сопки покрыта деревьями черёмухи, бархата, клёна, вяза…
– Пёстрая смесь деревьев широколиственных пород! – думаю я, – Эта полоса произрастания теплолюбивых растений занимает определённую высоту на склонах сопок. Этот ботанический феномен, на Сахалине, изучал ботаник Толмачёв. На этой высоте, весной, не бывает ночных заморозков – холодный воздух скапливается ниже…
– Саня! Смотри, чага! – отрывает меня от ботанических мыслей, Казанцев.
На огромной берёзе, чуть впереди нас, чернеет большая глыба чаги! С ведро! Можно было бы взять её с собой, но она расположена очень высоко. По стволу, туда – не забраться. Можно, конечно, применить Дыхановский способ – сбить чагу пулей. Но, тогда мы, уж точно, никого не увидим.
– Саня! – ехидничает Казанцев, – Теперь ты знаешь, как чувствовала себя лисица под деревом с вороньим сыром!
– Ладно – я! – беззлобно огрызаюсь я, – А, как чувствует себя твоя утончённая, артистическая натура?
– Хм! – ехидство слетает с лица Сергея, – Так же, как и упрощённая, твоя!
Совсем как лисица в басне Крылова, покрутившись под берёзой и повздыхая о чаге, мы шагаем дальше…
Спускаемся с другой стороны сопки, на обширные площади марей, поросших по окраинам чахлым ольховником. Мы бредём по марям, в направлении речной долины Тятиной, рассчитывая выйти к этой речке километрах в пяти от её устья…
Часа два, мы бредём по чавкающим водой марям…
Вот и речная долина Тятиной. Это обширный распадок, заполненный высокоствольным ивняком. Едва показавшись на краю речной долины, мы падаем на травку на невысокой надпойменной терраске – нужно отдохнуть на солнцепёке…
Вдруг! Мы видим, как метрах в семидесяти ниже нас по течению, в пойму речки, с нашей же стороны, спускается молодой медведь!
– О! – изумлённо тычу я, в медведя, пальцем.
– Медведь! – округляет глаза Казанцев.
Мы замираем в позах, как охотники на известной картине «На привале». Постоянно тянущий ветерок, набрасывает наш запах прямо на медведя!
– Чего, это, он?! – не понимает Казанцев, – До сих пор нас не подхватил?
Я, тоже, в недоумении разглядываю медведя, в бинокль: «Ты что, медведик? Нюх потерял?». Медведь, спокойным шагом, спускается по травяному склону терраски. И тут же начинает ковыряться в болотинке ручейка, у подножия этой терраски…
Прошла минута, медведь спокойно пошагал по пойменному ивняку, вниз по речной долине…
Но, не пройдя и двадцати шагов, зверь настороженно замирает!
– Ну, наконец-то! – улыбаюсь я ему, в бинокль, – Не прошло и полгода!
Не тратя времени на озирания по сторонам в поисках источника запаха, медведь торопливо идёт по ветру прочь, удаляясь от нас.
– Молодец! – шепчу я в бинокль, – Нас – не нужно искать и выяснять! Нужно знать направление, откуда несёт наш
