Мы шли молча. Скорее всего, она злилась, думая о том, как ее угораздило вопреки своим теориям вести меня к бомжу. А я размышляла над ее словами. В чем-то она права. Надежда вновь увидеть Леонардо заставляла все трепетать внутри.
Пройдя метров пятьсот, мы оказались у старинной железной двери, над которой красовался герб в виде короны над букетом цветов, с датой «1617».
У стойки регистрации Энн упомянула имя какого-то доктора, кажется Чони. Девушка театрально любезным голосом рассказала нам, как его найти.
Доктор Чони уже ждал нас в коридоре у двери, ведущей в палату под названием Rianimazione. Terapia intensiva («Реанимация. Интенсивная терапия»). На вид ему было лет шестьдесят. При этом его поджарая фигура выдавала спортивный образ жизни, что хорошо подчеркивал короткий бобрик с проседью. Он въедливо посмотрел и спросил:
— Вы его родственница?
Доктор достал из кармана футляр с очками. Надел их, спрятал футляр обратно в карман.
— Нет… Впрочем, скажем, внучка. — Я немного запнулась, не совсем понимая, какое это имеет значение.
— Хотя сами побои спровоцировали приступ. — Он сцепил пальцы рук, вращая большими пальцами при разговоре. — Ситуация сложная из-за серьезного сердечного заболевания с целым букетом сопутствующих проблем. Скажите, вам известно, что он принимал сильные психотропные препараты?
Приоткрыв рот, я покачала головой.
— Скорее всего, из-за этого и произошла потеря памяти.
— Я могу к нему зайти? — Я уже сделала шаг к приоткрытой двери.
— В принципе да. Но он сейчас без сознания.
— Он поправится? — с надеждой спросила я.
Доктор развел руками:
— К сожалению, и мой коллега подтвердил мое опасение. Он вряд ли переживет кризис. Мне очень жаль. — Печальная улыбка соскользнула с его лица, и он жестом пригласил войти в палату.
Внутри пахло никотинкой и еще какими-то лекарствами. В приглушенном свете я увидела рядом с кроватью устройство для поддержания жизни. Оно мерно пикало, на мониторе бегали кривые линии. Старик лежал на кровати, на нем была маска. Почему этот человек совсем один? Хотя чему я удивляюсь, ведь я тоже оставила бабушку умирать одну!
Я рассмотрела его лицо. Оно было умиротворенным, словно физические испытания его не коснулись. Мой взгляд скользнул на его руку. Я погладила ее. Жилистая, благородной породы, с вензелем… очень похожая на руку… Пьеро на маскараде. Но я прогнала эту глупую мысль, которая была здесь не к месту. Какая разница, чей он отец или дед!
Возможно, где-то ходит по миру и его веточка, его отросток. Возможно, он даже не знает, что сейчас с близким ему человеком.
В комнату вошла Энн и, взглянув на больного, тихо сказала:
— Пора.
Я кивнула, еще раз погладила морщинистую руку старика и вышла из палаты. Доктор Чони обещал держать меня в курсе и позвонить, если состояние больного ухудшится.
Мы с Энн молча спускались к парковке. Меня одолевали думы. До дня Влюбленных осталось два дня, на горизонте вот-вот должен появиться Рильке с клиентом, а я все еще не могу попасть в кондитерскую. И не понимаю, какое отношение может иметь этот старик к Алексу и Лео. Я так запуталась, что вряд ли смогу выбраться из этого лабиринта событий.
— Энн, ну что же мне делать? — отчаялась я.
— Попробуй для начала найти его дочь.
— Я понятия не имею, где искать. Почему бы тебе не поинтересоваться, где твой знакомый нашел старика? — озвучила я то, что мелькнуло у меня в голове.
Ее лицо просветлело:
— Точно! Почему ты сразу меня от этом не попросила?
Переговорив с Чони, Энн завела машину. Мы отправились по адресу, который он нам продиктовал. Когда она услышала адрес, обрадовалась:
— Я знаю, где этот пустырь. Почти за городом. Там раньше фермерский рынок был.
Часть III
Глава 23. Дневник Алекса
После скорой вечерней трапезы я взяла записную книжку Алекса и пододвинула кресло поближе к бабушкиной фотографии. Мне казалось, будто я вот-вот стану ниточкой, которая свяжет судьбы двух когда-то любящих друг друга людей. Вряд ли бабушка знала, что случилось с Алексом после его исчезновения.
Волнистые шероховатые страницы пахли лекарствами, сыростью и еще чем-то неуловимым, что уносило меня в прошлое, когда Алекс впервые вошел в дом бабушки с букетом роз и коробкой пирожных:
«Откуда им знать, что мои соседи по коробкам — это вчерашние инженеры, архитекторы, высококвалифицированные рабочие. Один из них, Луиджи, умер на днях под колесами мусорной машины. А Якопо не стало две недели назад. От неожиданно нагрянувших холодов он заболел пневмонией и умер. Скорая сюда даже не приехала.
Сначала ты делаешь один неправильный шаг, потом еще один, и еще. Ошибка в алгоритме жизненного пути в конечном итоге приводит тебя в отчаяние и толкает к неправильному выбору! Все ли приходят сюда по доброй воле? Нет! Никто добровольно не покидает свой дом, своих любимых, чтобы спать под открытым небом, под мостом, на вокзале, питаться на помойке.
Я родился на Сицилии. Там растут самые большие и душистые лимоны. Там самое прекрасное море и самое щедрое солнце. Но совсем нет работы. Молодым людям редко удается дождаться своего счастливого случая. И тогда они покидают родимый дом и уезжают на север.
Мое падение началось с того, что сначала я пошел против воли отца. Я был уверен, что смогу вырваться из системы. Не знал, что мафия способна на все. Она найдет тебя повсюду, куда бы ты ни уезжал, где бы ни прятался. Я был уверен, что они не тронут ни мою семью, ни меня. Но ошибался.
Когда после гибели родителей я вернулся в Турин, жизнь стала налаживаться. У меня даже появилась мечта. Работал по вечерам и выходным, увлеченный делом, которое приближало меня к тому, чтобы стать экспертом в механике точных приборов.
Наконец, мы поженились с Ритой. Но уже нельзя было заново проживать старую жизнь.
Я профессионально рос, не чуждаясь и более скромной работы.
Как-то шеф подозвал меня и сообщил, что хочет отправить в составе партийной делегации и как эксперта по турбинам в Узбекистан. Заодно я бы мог представить там и мое новое изобретение — прибор для взвешивания хлопковых волокон.
А там я встретил ее. Что-то похожее на солнечный удар! В самое сердце! Александра, Сандра, Сандрина была моим переводчиком. Такая неприступная и надменная! С улыбкой королевы. Я робел в ее присутствии, испытывал такое странное, совершенно новое для меня чувство. Будто уже наперед знал, как она посмотрит, как улыбнется, как поправит волосы. Вот сейчас закончит конспектировать речь директора, положит за ухо карандаш, кивнет, возьмет короткую паузу, прежде чем переведет с придыханием его слова мне, затем улыбнется уголками рта.
