Гимназиста высовывалась крепкая загорелая рука с зажатым в ней пистолетом.
— Глобус… Глобус! — Боль ошпарила Шаткову виски, ему сделалось так обидно, что он чуть не заплакал. — Глобус!
Человек, державший беспамятного Гимназиста, имел силу борцовскую, хотя борцом не был, он шел, прикрываясь Гимназистом, как щитом, — ткнул пистолетом в сторону Шаткова.
— Ну что, не ожидал увидеть приятеля в таком состоянии?
— Нет… — Шатков почувствовал, что ему сжало глотку: Гимназист был мертв. И как его сумел прибить без всякого шума этот страшный человек — непонятно.
— Отбрось автомат от себя… В сторону его, в сторону! — потребовал человек, державший Гимназиста. Он стоял на середине лестницы, вниз не спускался. — Ну!
— Лев Семенович, — смято пробормотал Шатков. — Адмирал…
— Ну, я Адмирал. И что дальше?
— Вы что же? С ними заодно?
— А с кем мне, собственно, прикажете быть? — Адмирал неожиданно сочно, коротко хохотнул. — С композитором Модестом Ивановичем Мусоргским? Автомат в сторону, кому я сказал!
Глянув в черный безжалостный зрачок пистолета, Шатков понял, что сейчас Адмирал всадит ему в лоб свинцовую плошку и даже не поморщится — такие у него были глаза. Шатков с сожалением отодвинул от себя автомат, потом, повинуясь движению пистолетного ствола, оттолкнул его от себя здоровой рукой. Автомат проскользил немного по полу и замер.
Опередить Адмирала и выстрелить первым Шатков никак не мог — тот опережал его. В ста случаях из ста опережал, вот ведь как… Шатков скособочился на полу: влип он, здорово влип! Не выбраться. И Гимназист, Потапов этот… Как же он, тертый калач, — тертый, очень тертый, хотя и работал под школяра, — как же он промахнулся?
— Теперь выброси пистолет, — потребовал Адмирал.
— Нет у меня пистолета.
— Врешь, есть, — Адмирал снова коротко хохотнул. — Е-есть! Внутри, в кармане. Пистолет у тебя оттягивает карман.
Что же он так много говорит, этот пальцем сделанный герой, привык, видать, к болтовне на море и игре в «крестики-нолики», где люди тоже имеют дело с кораблями… Впрочем, на море команды бывают четкие и немногословные, похожие на собачий лай.
Шатков сожалеюще, уже прощально, глянул на автомат, перевел взгляд на Адмирала, потом достал из кармана толстый вспухший пакет с медикаментами и бросил на пол.
— Вот мой пистолет. Другого нет.
— Теперь подымайся, — приказал Адмирал и опустил Гимназиста, тот вяло сложился в поясе и рухнул Адмиралу под ноги, безжизненно запрокинул голову. Глаза у Гимназиста по-прежнему оставались открытыми.
Заныло плечо, глухая боль возникла в груди, в горле засела пробка, живот стиснуло железным поясом, спину придавил железный груз. Подняться — значит, сделаться мишенью, подставиться под бесшумную стрельбу арбалета. Стоит ему встать, встать хотя бы на четвереньки, как он попадет под яркий свет фар — по Шаткову тут же будет произведен прицельный выстрел. Во рту было сухо, язык походил на рашпиль, царапал нёбо.
— Живее, живее! — скомандовал Адмирал. Был он одет в парадную морскую форму, при орденах, с ярко надраенными пуговицами и свежим блескучим шитьем на воротнике и рукавах, с золотым поясом и кортиком, прикрепленным к нему, в хорошо отутюженных брюках и до блеска начищенных ботинках. Поверх орденов ярко поблескивала золотыми лучиками звездочка Героя Советского Союза.
— Чего так пристально разглядываешь меня? — Адмирал сощурился. — Не видел в полном парадном облачении? При всех орденах и медалях?
— Не видел.
— Грешен я, как и все смертные. Сегодня перед школьниками выступал, — на лице Адмирала возникло довольное выражение. — До сих пор на пионерские слеты приглашают. Или как они теперь называются? Пионеров-то не стало! — В следующий миг в глазах Адмирала заплескалось железо, он повел стволом пистолета вверх. — Подымайся! Не тяни кота за резинку.
Шатков застонал, подтянул к себе колени и, перевернувшись на бок, приподнялся на полу, помогая себе здоровой рукой, завалился на локоть, снова выпрямился, слизнул с опухших соленых губ пот.
— Ну! — Адмирал повысил голос.
— Лев Семенович, я вам не лошадь…
— Станешь ею, — многозначительно пообещал Адмирал, — как миленький станешь!
Что же делать, что делать? Ведь он, опытный оперативник Шатков, даже выстрела арбалета не услышит, а выстрел в таких случаях является прощальным звуком, сигналом смерти — это последнее, что доходит до уха иного бедолаги, после чего наступает полная немота, холод, тлен.
— Как же так можно, товарищ капитан первого ранга, — пробормотал Шатков и удивился тому, что говорит, — речь его ведь вызовет издевательский смешок, пренебрежительную улыбку, пот на лбу, косоглазие, икоту, потерю речи. — Ведь вы же — Герой Советского Союза!
— А что, разве Герой только Божьим духом живет, есть-пить не просит? Не-ет, государство меня бросило…
— Но вы же, Лев Семенович, пошли против государства!
— Да, пошел против.
Во дворе что-то происходило. Шатков не выдержал, поднялся на четвереньки, склонил голову набок, ожидая, что слепящее яркое пространство вот-вот перечеркнет черная молния — выстрела он не услышит, но хоть молнию увидит, и ему уже будет легче, — усмехнулся, заморгал часто, словно в глаза ему попал сор, ощутил, как у него больно задергалась правая щека. Говорят, когда у человека дергается правая щека, — это прямой признак того, что у него болит сердце, но сердце у Шаткова никогда не болело, он даже не знал, с какой стороны оно находится, и не ощущал его.
Свет автомобильных фар сделался тусклее. Послышался шум, хлопанье дверей, шум усилился, стал нестерпимым. Лицо Адмирала изменилось, поползло вниз, Шатков понял — Адмирал сейчас выстрелит, такое лицо бывает у людей, собравшихся стрелять. Рот у Адмирала дернулся, Шатков понял, что он что-то прокричал, но что именно — в грохоте, раздающемся с улицы, было не разобрать.
Шатков наконец понял, что происходит, и не поверил этому — подоспела помощь, над усадьбой Николаева повисли два вертолета. Адмирал тем временем снова ткнул стволом пистолета в Шаткова, прицелился, Шатков нырнул вниз и вперед, под прикрытие толстоногого столика, стоявшего в прихожей. Адмирал выстрелил.
Пуля отколола у стола угол и вонзилась в паркет. Адмирал отступил вверх по лестнице на два шага и выстрелил еще раз. Шатков точно угадал момент, когда дрожащий палец Адмирала — Адмирал не знал, что происходит во дворе, и опасливо косил глазами в разбитое стекло, — нажмет на спусковой крючок. Шатков в тот же самый миг дернулся, будто от удара, отъехал чуть в сторону по скользкому полу.
Выколотив еще один кусок у столика, пуля с искрами всадилась в чугунную батарею, встряхнула ее, затем отрекошетила и застряла в древесной плоти.
Если Адмирал был хорошим каратистом, то стрелком он был плохим, из ракетных установок стрелял, наверное, лучше, если бы он стрелял из них так же, как из пистолета Макарова, то вряд ли бы получил звание Героя
