Нет сил больше тянуть эту резину.
— Знаешь, на днях я сидел на работе, на старой работе, — зачем-то добавляет он. — Забивал какие-то туры в поисковики, готовил коммерческое предложение на осенние каникулы для школ, и меня словно… не знаю, как называется этот эффект, когда все вокруг вдруг выстраивается по полочкам и ты такой "так вот же ответ!".
— Озарение?
— Точно! Удивительно, как ты всегда все знаешь?
— Потому что я умная?
— Сто пудов.
Бросаю взгляд из-за плеча, Стас улыбается. Такой знакомой, мальчишеской улыбкой. Внутри что-то теплеет. Вопреки.
— И чем же тебя осенило? — возвращаю взгляд на кастрюлю с водой.
— Это всегда была ты.
Я не сдерживаю громкое "пфф".
— Серьезно, Агги. Мы же с первого класса вместе. Ты знаешь меня чуть ли не лучше всех на свете. Знаешь, как я ненавижу хруст яблок, собак и дурацкие прозвища, — буквально вижу, как картинно он загибает пальцы позади меня. — Что люблю тачки и все части "Форсажа" пересматривал миллион раз. И наверняка знаешь, что всей еде в мире предпочту пироги с картошкой, как в нашей столовке продавали, помнишь? Варя так и не запомнила ни про собак, ни про яблоки представляешь?
При упоминании имени сестры я невольно вздрагиваю, и улыбка, едва проявившаяся у меня на лице в приступе ностальгии, тут же слетает. Я оборачиваюсь и прислоняюсь бедром к старенькому холодильнику, как бы нависая над Григорьевым.
— Тогда почему она, Стас? За что ты так со мной? Почему не мог остановиться на одной из своих многочисленных школьных подружек? Или институтских? Уверена, выбор был что надо!
— Она похожа на тебя.
— Вот уж нет!
— Внешне! До того, как ты стала… — он очерчивает ладонью мое лицо. — Творить все это с собой. Мы же с ней встретились случайно. В клубе. Ночка была жаркая, я выпил и вдруг увидел ее на танцполе. Русые волосы были заплетены в косу, голубое платье до колен, я думал, у меня глюки и это ты. Меня накрыло таким флешбеком! Я даже не помню толком, как мы оказались в такси…
Стас зарывается ладонями в волосы и издает протяжный стон.
— Вообще ни хрена не помню. Словно очнулся три дня назад. Открыл глаза и… не ты рядом. Понимаешь, Агги? — поднимает свои пронзительные глаза и впивается ими в меня.
— Нет, не понимаю, — честно признаюсь я. — Что за временное помутнение было тогда пару месяцев назад? Ты же мне лапши килограммов тридцать навешал. А потом уехал, и все забылось вновь, да?
— Хорошо, я струсил, тебя такой ответ удовлетворит? Вернулся и не смог Варе ничего рассказать. Ты осталась в другом городе, а она была рядом. Наши родители готовились к свадьбе.
— Как же решился в этот раз?
Стас отводит взгляд в сторону окна. Меня осеняет.
— Ох-ре-неть, — выдыхаю я по слогам. — Ты никому не сказал, да? То есть стелешься тут передо мной, ковром персидским, ковыряешь пальчиком мой хрупко выстроенный без тебя мир, а сам обложился подушками безопасности?
— Агги, — хватает мою ладонь.
Я круто разворачиваюсь и вылетаю из кухни. Успеваю отмерить десяток шагов по комнате, прежде, чем появляется Стас.
— Агги, я просто не смог. Но я всё решил. Поехали домой вместе. Скажем всем, и будь что будет.
— Какой же ты эгоист! Ты же никогда не изменишься… Сейчас хочу, завтра не надо. Всегда таким был.
— Видишь, ты знаешь все мои недостатки и все равно любишь. Никто кроме тебя так не умеет.
Я замираю посреди комнаты. И меня словно… Да-да, озаряет. Я оглядываю обстановку старой обшарпанной однушки на севере Москвы и все, все понимаю. Это из-за него я оказалась здесь. Из-за него все последние годы так отчаянно сражалась со столицей и каждый чертов раз проигрывала, лишь обивая колени при жёсткой посадке на землю. Из-за него получила самую бесполезную в мире профессию. Из-за него отдалилась от семьи. Из-за него не позволяла себе выстроить нормальные отношения.
И стоило свету в конце этой гребанной шахты, в которую я провалилась, наконец, забрезжить, он снова пытается меня закопать. Голыми руками. Давит на голову, вдавливая все глубже, запихивает сырую землю мне прямо в глотку и убеждает, что там, на дне, я буду счастлива.
Хрен тебе моржовый, а не счастье, Стас.
Меня задолбало жрать землю. Потому что… Боже, это реально оно — озарение.
Я его больше не люблю.
Закусываю губу, лишь бы не улыбаться во все тридцать два, он же все поймет не правильно. Огибаю долговязый силуэт, подхожу к древней тумбе в коридоре, достаю старый блокнот и ручку. Вырываю листок и пишу всего одно слово — крупно, размашисто.
Стас все это время не шевелится. Наблюдает за мной с растерянным видом. Я подхожу к нему с листком бумаги, протягиваю заветное слово.
— "Нет", — читает он. — Что это значит? — поднимает серые глаза на меня.
— Это ответ на твой сегодняшний вопрос. Помнишь, в записке? "Нет" — это ответ. Я тебя не люблю.
— Все ещё злишься, — комкает листок, отшвыривает его в сторону. — Там не было такого варианта. Только "да" и "очень".
— А я ни "да", ни "очень", понимаешь? Я тебя вообще больше никак… Наверное, уже давно. Просто, как и ты, боялась признаться. Ты же тоже меня не любишь.
— Люблю!
— Не-а. Любил бы — приехал шесть лет назад. Любил бы — не стал за моей спиной…
— Господи, мне было семнадцать, девчонки сами вешались!
— А ты не отказывал…
— Да кто откажет? Тыкни мне пальцем в такого святошу. В семнадцать никто не может быть моногамным! — Стас начинает расхаживать по комнате, энергично размахивая руками.
— А в двадцать четыре? Ты же и с Варей так поступаешь.
— Нет, я… с тобой не считается! Это не измена.
— Какие гибкие границы у твоей верности, — фыркаю я.
Смешно, честное слово, смешно. И почему раньше меня все это не напрягало? Где были мои глаза? Уж явно не на лице.
— Агги, — выдыхает он, делает шаг вперед, я ускользаю от его рук подальше, к окну.
