Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 95
– Надо – найдем, – обронил Зимобор. Рядом с Младиной Кривуша казалась совсем легким противником.
В последующие два-три дня Зимобор был постоянно настороже, но все было тихо, опасные «соседи» ничем не напоминали о себе. По утрам женщины и старухи собирали целебные травы, Дивина ходила к реке и в рощу, и он ходил с ней, но никто больше не тревожил их чародейным пением. Вечерами все отправлялись на Девичий луг, но и там не было опасностей страшнее ревнивых взглядов воеводы Порелюта.
Наступила Купала, на всех головах появились венки – свежие, яркие, пышные. Многочисленные цветы, луговые и лесные, пестрели голубым, белым, желтым, розовым, лиловым и красным, маки у края поля пылали сплошной огненной полосой. С утра молодежь, опоясанная травами и зелеными ветками, выбирала в лесу молодую березку, в которой чествуют богиню Ладу, матери и бабки возились на полянах и в оврагах, собирая травы. Кое-где самые смелые, в основном подростки, заводили песни, но веселья не получалось: среди яркого, светлого, полного цветов и зелени дня все пугливо озирались, точно ждали нападения. В священную ночь тот свет и этот соприкасаются, преграда между ними истончается и становится легче тени, и кто знает, что за ужасы рвутся оттуда сюда, на призыв горячей живой крови?
Близился вечер. В самый длинный день в году солнце ярко светило, хотя склонилось уже низко к краю небес. Во дворе Елаги стали собираться женщины и старухи. С собой они притащили старую борону, в которой кое-где не хватало зубьев.
– Сиди в избе, не выходи! – сказала Зимобору Дивина. – Волхид будем гонять, а они со злости мало ли чего наделают.
Зимобор, понятно, не мог возражать, но чувствовал досаду. Во время Купалы, право же, есть занятия повеселее, чем гонять волхид!
Когда женщины собрались, Крепениха, как самая сильная, подняла борону зубьями вверх и положила себе на голову, и все дружной гурьбой двинулись со двора.
Овсень, коляда,
Суконная борода!
– вдруг резким голосом запела одна из старух, а все остальные подхватили хором:
Овсень, коляда,
Суконная борода!
«Дома ли хозяин?» —
«Его дома нету!
Он уехал в поле,
Рожь-пшеницу сеять!»
Сейся, рожь-пшеница,
Колос колосистый!
Слыша это, Зимобор опешил: зимняя песня-колядка была так же неуместна, неожиданна и нелепа в купальский вечер, как если бы кто-то вздумал сегодня нарядиться в меховой кожух. А другой голос уже завел новую песню:
Слава тебе, боже,
Что в поле пригоже!
В поле копнами,
На гумне стогами!
На гумне стогами,
В клети закромами!
Забыв, что ему велено не показываться из дому, Зимобор вышел к воротам и из-за них слушал, как удаляющиеся голоса поют, после осенних жнивных, весенние песни:
Лето, лето, вылазь из подклета!
А ты, зима, иди туда, —
С сугробами высокими,
С сосульками морозными!
А ты, лето, иди сюда, —
С сохой, с бороной,
С кобылой вороной!
Лето теплое, хлебородное!
С ума они посходили, что ли? Похоже было, что это какой-то местный вид ворожбы: волхид и прочую нечисть старались запутать, сбить с толку и как бы выбросить из годового круга, в котором зима, лето и осень были перемешаны между собой. С бороной обходя все улицы городка и ближайшие поля, женщины не раз проходили мимо Елагиных ворот, и Зимобор снова слышал странно звучащие, совсем не вовремя выпеваемые слова.
По месяцу жали,
Серпы поломали,
В краю не бывали,
Людей не видали…
Летел кулик из заморья,
Принес кулик
Девять замков.
Кулик, кулик!
Замыкай зиму,
Отмыкай весну…
Вот песня ушла в сторону пострадавшего поля, куда после той кошмарной ночи никто не смел ходить. Зимобор стоял под воротами, поглядывая на багровеющее небо, где последние лучи солнца уже гасли, и с нетепением ждал, чтобы все скорее кончилось и Дивина побыстрее вернулась. Купала есть Купала: он испытывал смутное возбуждение, нетерпение, неопределенное, но тревожно-приятное ожидание. Что бы там ни было, в купальскую ночь не спят и не сидят дома: будь хоть весь лес полон волхид и прочей дряни, их ждут Девичий луг, костры, речка… В мозгу носились смутные, тревожащие образы, Зимобор уже ощущал рядом с собой девушку, к которой его так тянуло, его пробирала дрожь, и он напряженно вслушивался в далекие голоса: не возвращаются ли в город, не идет ли она домой…
И вдруг там, на поле, раздался крик. Пронзительный крик немолодой уже женщины показался особенно диким среди тишины, после слаженного пения. Зимобор вздрогнул и схватился за створку ворот. Вдали закричали снова, теперь уже много голосов. Ему вмиг представилась не то белая свинья, бегущая прямо на толпу беззащитных женщин, не то еще что-то жуткое.
Забыв, что ему велено сидеть дома, Зимобор толкнул створку ворот и бегом бросился за угол улицы, откуда было видно поле. Из ворот показывались люди, все смотрели в ту же сторону, многие спешили наружу, хотя и боязливо; но Зимобор, мчавшийся со всех ног, опередил остальных.
– А-а-а! – завопил кто-то совсем близко впереди, и это был голос Дивины – искаженный, немного хриплый от ужаса, это все-таки был он. – Помогите, помогите! – задыхаясь, срываясь, звал голос, и Зимобор мчался, как ветер, в холодном ужасе от мысли, что может не успеть. – Спасите, ой, гибель моя!
Он выскочил на поле и тут же наткнулся на толпу женщин. Увидев его, все разом ахнули, вскрикнули, замерли. Крепениха, все еще с бороной на голове, выкрикнула что-то неразборчивое и вдруг швырнула борону прямо в Зимобора. Он едва сумел уклониться, чтобы деревянные зубцы на тяжелой раме не поранили ему голову, быстро огляделся, пытаясь увидеть белую свинью или другую напасть, но тут все женщины накинулись на него. У каждой вдруг оказалась в руке дубина, и все эти дубины осыпали его градом ударов.
Ничего не понимая, Зимобор уклонялся, как мог; мелькнула мысль, что на него напала стая волхид, но он же знал эти лица, искаженные мстительной яростью. В ушах звучали неразборчивые злобные крики, и увесистые удары один за другим обрушивались на голову, на руки, на бока. Перестав соображать, Зимобор выхватил у кого-то дубину и стал отмахиваться. Даже так он справился бы с толпой обезумевших женщин, но старался никого не задеть, пока не разобрался, волхиды ли это. Волхиды умеют прикинуться хоть родной матерью, в этом он уже убедился; но, вяз червленый, какие же это волхиды?! Это Крепениха, с морщинками возле светлых глаз на коричневой коже, с ее рыжим платком на голове, это бабка Перепечиха со двора напротив Елагиного, это Гладышиха, злая, ворчливая и любопытная бабка с Дельницкой улицы, которая часто приходила к ним, и тетка Сполошиха, обычно добродушная, первая разносчица новостей, и тетка Кучерявиха, у которой на каждый случай жизни есть опыт и совет, – они были слишком живые, слишком настоящие, это не могли быть волхиды! Но и удары ему они наносили самые настоящие – суетливо, бестолково, теснясь, наваливаясь всей кучей и только мешая друг другу, попадая чаще по своим, чем по нему; с неистовыми визгами, криками, яростными и гневными воплями, коричневые от загара и красные от горячки боя, они замахивались и промахивались, толкались, падали и снова лезли, осыпая его малопонятной бранью и обрывками каких-то заклятий.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 95
