— Я разговаривал с ней на днях, — сказал отецКоннорс. — Она очень рада, что ты решила остаться и вступить в орден. Изтебя выйдет добрая монахиня, сестра Берни. Я знаю, что ты — хороший, добрый,совестливый человек, наделенный удивительным терпением и чувством смирения. Адля служения богу это самое главное.
— Спасибо вам за добрые слова, святой отец, —ответила Габриэла смущенно. — Вы… вы тоже добрый, внимательный и чуткий. Ивы мне очень помогли.
Она снова смутилась и покраснела. Врожденная стеснительностьвернулась к ней, когда она заметила, что они вернулись в переднюю часть сада,где еще стояли оставшиеся от завтрака столы. До этого ей казалось, что они одниво всем мире, и сейчас она с удивлением заметила нескольких девушек из своейгруппы, которые снимали со столов скатерти.
— Берегите себя, сестра, — ласково сказал отецКоннорс и, попрощавшись с Габриэлой, вернулся в церковь, чтобы забрать свойчерный кожаный портфель. Монастырь Святого Матфея нравился ему все больше ибольше; незаметно он сделался важной частью его жизни.
Какое послушание изберет для себя сестра Бернадетта, он незнал; легче всего было представить, как она заботится о детях, лечит их,утешает, рассказывая на ночь удивительные сказки о добрых феях и эльфах скрошечными фонариками, которые с наступлением сумерек вылетают в луга и наполяны, чтобы водить свои таинственные хороводы среди цветов и трав. (Тут он,сам того не подозревая, попал в точку — буквально на днях Габриэла написалаволшебную сказку, которая, по ее замыслу, должна была стать первой из целойсерии историй для воспитанников школы Святого Стефана.) Он забрал свои вещи и,попрощавшись с несколькими пожилыми монахинями и настоятельницей, вышел заворота монастыря. Габриэла в это время — засучив рукава и подоткнув подолплатья — уже драила кухонный пол вместе с двумя другими кандидатками. Она былатак занята, что не заметила ни одного из тех злобных взглядов, что бросала нанее сестра Анна, несколько раз заходившая в кухню за какой-то надобностью.
Точно так же часом раньше она не заметила и матушкуГригорию, которая, стоя у окна своей кельи, внимательно наблюдала за своейвоспитанницей, прогуливавшейся по саду в обществе молодого священника. Правда,Габриэла и отец Коннорс не делали ничего предосудительного, однако стараянастоятельница сразу подумала, . что они могли бы быть потрясающей парой. И чемчаще Габриэла улыбалась отцу Коннорсу, тем мрачнее и сосредоточеннеестановилось лицо старой монахини.
Матушка Григория думала об этом до самого вечера, но, когдаза ужином она снова увидела Габриэлу, у нее язык не повернулся что-то ейсказать. Молодая девушка казалась такой веселой и была столь очевидно счастливасвоей жизнью в монастыре, что беспокойные настроения оставили настоятельницу.«Просто я становлюсь старой и мнительной», — решила матушка Григория,вспоминая внезапный приступ страха, ледяной рукой сжавший ее сердце, когда онаподошла к окну и увидела в дальнем конце сада Габриэлу и священника. «Иглупой…» — добавила она про себя. В конце концов, она достаточно хорошо зналаГабриэлу, чтобы не волноваться на ее счет.
На следующей неделе в монастырь приезжал другой священник.Отцу Коннорсу пришлось снова отправиться в поездку по делам епископства, и онсумел вернуться в Нью-Йорк только накануне Пасхи. Всю Страстную субботу отецКоннорс выслушивал исповеди монахинь и послушниц, которые от души радовалисьего возвращению. В монастыре Святого Матфея все уже знали, что от другихсвященников его отличало неформальное отношение к таинству исповеди и редкоечувство юмора, приносившее кающимся значительно большее облегчение, чем самыедолгие молитвы. Это признавали все, в том числе сестра Эммануэль и наставницановицианток сестра Иммакулата, которые, дождавшись, пока отец Коннорс выйдет изисповедальни, пригласили его на утреннее разговение.
— С удовольствием приду, если мать-настоятельница небудет иметь ничего против, — ответил отец Коннорс, отдуваясь и вытираяполотенцем блестящее от пота лицо. (Он провел в душной исповедальне несколькочасов кряду и совсем запарился.) — Не думаю, чтобы матушка Григория возражала.Но я обязательно у нее спрошу, — сказала сестра Иммакулата со смущеннойулыбкой. Когда-то она была очень красива, но время оставило на ее лице свойслед. Сестра Иммакулата была монахиней уже больше сорока лет.
— Договорились, — кивнул отец Коннорс и улыбнулсяв ответ. Он очень любил разговаривать со старыми монахинями — ему нравились ихясные, ничем не замутненные глаза, их светлые улыбки, их острый инаблюдательный ум и их уже почти неземная мудрость, которую молодой священникчасто был не в состоянии постичь.
Особенно он любил смотреть на их лица. Это были не лица, алики, свободные от суеты мира. Каждая морщинка на них была руслом ручья,который во время молитвы наполняли слезами радости и умиления. Многие из нихбыли по-настоящему стары, но и телом, и душой они были покрепче иных молодых,не познавших счастья монастырского служения.
— В этом году, — вставила сестра Эммануэль, —праздничную трапезу будут готовить для нас послушницы и кандидатки в орден.Скажу вам по секрету, святой отец, они начали еще вчера, и работы осталось ещедовольно много…
И она стала с гордостью рассказывать о «своих девочках»,которых готовила к новициату, и о том, какие блюда предназначены дляпразднования светлого Воскресения Христова.
— ..Будет индейка, будет копченый окорок, ветчина смедом, сладкая кукуруза, тушеная фасоль и картофельное пюре, не говоря уже одесерте… — Тут сестра Эммануэль почувствовала, что она, пожалуй, слишкомувлеклась перечислением, и замолчала, не упомянув ни о сладком рулете с маком,ни о булочках с корицей, ни о фруктовом желе с мятой, которое несколько старыхмонахинь взялись приготовить по особому рецепту.
— Что ж, звучит очень заманчиво, — согласился отецКоннорс. — Я обязательно приду.
Он давно знал, что завтра в обители ожидают гостей.
Кроме двух священников, которые должны были отслужитьпраздничную мессу, на Пасху в монастырь обычно съезжались родственники и друзьямонахинь и послушниц. Иногда их бывало так много, что все не помещались втрапезной, и тогда — если позволяла погода — разговение устраивали прямо всаду. В этом году весна выдалась ранняя и теплая, и молодой священник былуверен, что завтрашняя трапеза тоже пройдет под открытым небом.
— Могу я быть чем-нибудь полезен? — вежливопоинтересовался отец Коннорс. — Между прочим, один из наших прихожанприслал нам несколько ящиков отменного калифорнийского вина. Оно довольнослабое, так что, если мать-настоятельница позволит, я мог бы привезти завтрадва-три ящика.
— Это было бы чудесно, святой отец! — воскликнуласестра Иммакулата и просияла. Обычно матушка Григория не разрешала монахинямдаже прикасаться к вину, но на Пасху она делала из этого правила исключение.Кроме того, гости из числа родственников и друзей тоже, наверное, были бы непрочь пропустить по стаканчику.
— Вы очень хорошо придумали, — согласилась исестра Эммануэль. — В этом году мы как-то совсем забыли про вино, так чтоесли вам это не трудно…
