— Какая печальная повесть, — мягко сказал отецКоннорс, и Габриэла посмотрела на него с улыбкой. Ее участь действительно быланезавидной, но сейчас, после того как она десять лет прожила в атмосферевсеобщей любви и безопасности, прошлое начинало казаться ей бесконечно далеким.Умом она сознавала, что все это было на самом деле, но порой у нее появлялосьтакое ощущение, что это было не с ней, а с кем-то другим.
— Вам, должно быть, тоже тяжело пришлось, —сказала она. — Ваши родители… они, наверное, погибли в какой-нибудьаварии?
В разговоре с кем-нибудь другим она ни за что бы неосмелилась расспрашивать, но с отцом Коннорсом все было совершенно иначе. Онибеседовали уже почти час, но никто из них не замечал течения времени.Разговаривать с ним было очень легко — должно быть, потому, что он умел слушатьи даже молчал так, что Габриэла продолжала ощущать его теплое участие.
— Нет, — ответил он и покачал головой. — Мойотец умер от внезапного сердечного приступа, когда ему было всего сорок двагода. А мама… она покончила с собой три дня спустя. Тогда я еще не понимал, чтос ней происходит, — наверное, от горя и от неожиданности у нее простопомутился рассудок. Быть может, если бы кто-то был рядом с ней или, скажем, онапобеседовала со священником, ее можно было спасти. Наша семья никогда не былаособенно религиозной… — Он немного помолчал. — Вот почему эти вещи имеютдля меня такое большое значение. Сочувствие, дружеский совет, простое вниманиемогут творить настоящие чудеса. Во всяком случае, они помогают людям взглянутьна многое по-иному, и тогда мир сразу перестает быть унылым, безнадежным ивраждебным.
Габриэла только кивнула, гадая, смог бы кто-нибудь помочь еематери. Отец Коннорс между тем продолжал:
— Прошло много лет, прежде чем я сумел простить мать зато, что она сделала. Сейчас-то я, конечно, понимаю ее гораздо лучше. Каждыйдень ко мне приходят люди — много людей, — которые чувствуют, что жизньзагнала их в угол, и у многих из них ситуация еще хуже, чем была у моей мамы. Япомогаю им как могу… Они напуганы, сломлены, раздавлены и зачастую не видятвыхода. Главная их беда в одиночестве. Часто бывает так, что человеку просто нес кем поговорить о своих проблемах, и от этого трудности начинают казаться емунепреодолимыми. Тогда люди впадают в панику, в уныние и порой решаются на самыеотчаянные поступки.
— Когда вы решили стать священником? — спросилаГабриэла, когда они повернули и все так же медленно побрели по садовой дорожкеобратно.
— Я поступил в семинарию сразу после окончания школы,но идея пришла ко мне раньше, лет в пятнадцать.
И мне до сих пор кажется, что ничего лучшего я не мог бывыбрать. Должно быть, сам господь помог мне найти мое призвание.
Тут Габриэла снова посмотрела На него. Она по-прежнемусчитала, что отец Коннорс слишком высок ростом и слишком атлетично сложен,чтобы по-настоящему быть похожим на священника. Даже его стоячий романскийворотничок с белой полоской вместо галстука казался неуместным на человеке стакой мощной шеей и такими широкими плечами. Правда, подбородок у Джо был мягким— округлым по форме и с небольшой уютной ямочкой.
— Думаю, ваши одноклассницы были изрядно разочарованывашим выбором.
— Вряд ли. — Отец Коннорс слегка повел своимимогучими плечами. — Я редко с ними общался. В приюте, как ты понимаешь,были одни мальчишки; с девочками я сталкивался только в школе, в которой яучился до того, как умерли мои родители. Но в детстве я был слишкомстеснительным, чтобы встречаться с кем-то из одноклассниц. К тому же мой путьбыл указан мне богом, и я никогда не сомневался в том, что поступаю правильно.
— И я тоже не сомневаюсь, — призналасьГабриэла. — Правда, я, быть может, слишком долго колебалась, прежде чемпринять решение. Монахини, с которыми я жила, все время говорили о «призвании»,о «голосе свыше», но я ничего подобного не слышала и, откровенно говоря,считала себя слишком плохой, чтобы служить богу.
Но сейчас я ни о чем не жалею.
Отец Коннорс кивнул. Он прекрасно понял ее. Путь служения,который они для себя выбрали, казался им единственным. Оба они были рождены длятакого пути.
— У тебя есть еще достаточно времени, чтобы утвердитьсяв своем решении, — сказал он на всякий случай, и Габриэла поняла, что сней снова говорит священник, а не просто друг. Наморщив лоб, она отрицательнопокачала головой.
— Мне это уже не нужно. Я долго колебалась, но это былодо того, как я поступила в группу кандидаток. Вы ведь знаете, я закончилафакультет журналистики в Колумбийском университете… Именно там я поняла, что нехочу больше возвращаться в мир. Для меня это было бы слишком тяжело. Я никогдане ходила в кино, никогда не бегала на свидания… Если бы мне пришлосьвстречаться с мужчиной, я, наверное, просто не знала бы, что ему сказать… — Тутона улыбнулась отцу Коннорсу, забыв, что он тоже мужчина, — И еще, я нехотела бы иметь детей. Никогда, — закончила она решительно.
Это заявление показалось отцу Коннорсу непонятным, арешимость, с которой Габриэла произнесла эти слова, просто потрясла его.
— Почему? — спросил он удивленно.
— Я очень боюсь, что буду вести себя с ними, как моя мать.Ведь это могло передаться мне по наследству, не так ли? Что, если тот же злойдемон сидит и во мне?
— Это просто глупо, сестра! — почти сердито сказалотец Коннорс. — Почему, собственно, проклятье, которое довлело над твоейматерью, непременно будет и твоим проклятьем? Законы наследственности здесьсовершенно ни при чем. Я знаю много людей, у которых было очень трудноедетство, но сами они оказались превосходными родителями.
— Но что, если это все-таки случится? — тихоспросила Габриэла, опуская голову, и глаза ее полыхнули упрямым огнем. —Что мне тогда делать? Оставить своих детей в ближайшем монастыре, а самойбежать куда-нибудь на другой конец страны? Я не хотела бы рисковать подобнымобразом, тем более что рискую-то я не своей собственной жизнью, а чужой! Ведь язнаю, что это такое, святой отец, я сама через это прошла!
— Это, наверное, очень тяжело — знать, что тебя бросилародная мать, — печально согласился отец Коннорс, вспоминая тот далекийдень, когда он обнаружил труп своей матери. Он так и не смог забыть этойкартины, хотя с тех пор прошло более пятнадцати лет, посвященных молитвам ислужению богу. Мать лежала в ванне, и вода в ней была черной от крови — онаперерезала себе вены старой бритвой отца. Но больше всего Джо поразило не это:в первый и последний раз он видел свою мать голой.
— Да, тяжело, — согласилась Габриэла. — Нодля меня это было и огромным облегчением. Когда я убедилась, что останусь вмонастыре, что мне ничто не грозит и что весь этот кошмар остался в прошлом, яготова была петь и смеяться от радости. Я до сих пор считаю, что матушкаГригория спасла мне жизнь. Она заменила мне и отца, и мать, и родных, которых уменя никогда не было.
