Книга Моя строгая Госпожа - Эрик Романидис

– Не смей шипеть на моих гостей! – рявкнула Царица и толкнула его в лицо ногой. Стилетто упал на грязный пол, и какая-то немолодая толстая матрона с сильно напудренным лицом схватила его за пенис.

– Какой забавный жеребчик, – неприятно хриплым голосом сказала она. – Дайте его мне хотя бы на вечер. Я очень люблю воспитывать непослушных мальчиков.

– Я бы с радостью, донья Августина, но этот скакун еще не объезжен. Обещаю, как только он усвоит манеры, я немедленно пришлю его к вам.

Царица рассмеялась низким грудным смехом, от которого у Стилетто внизу живота все завибрировало, и тут же обрушила на беззащитное тело пленника очередной удар.

Воспоминание мигнуло и угасло, будто кто-то выключил свет в комнате. Но на смену ему тут же пришло другое.

На мускулистого грека надето платье. Белый и розовый шелк, рюши, пышные юбки. К коротким волосам приколот большой бант. Согнувшись в учтивом поклоне, он подает царице (той же самой? другой?) поднос, на котором красиво разложены канапе. В комнате полумрак, через балконную дверь внутрь льется тихая серенада – один из рабов поет во дворе.

На изящном ложе полулежит прекрасная обнаженная девушка. Маска скрывает большую часть ее лица, и Стилетто видит только манящие полные губы. Царица берет один из малюсеньких бутербродов и медленно кладет его в рот. Мужчина смотрит на это простое движение как завороженный. Его влечет к бесстыдной равнодушной красавице, которая даже не замечает его присутствия. Он вожделеет и ненавидит ее одновременно. Это она заставила его напялить нелепый наряд. Он ходит в нем уже несколько дней. Даже справлять малую нужду она вынуждает его сидя, а если он начинает протестовать – бьет костяным ажурным веером или отсылает назад в камеру под замком. А туда приходит та, другая. С плеткой.

– Ты должен радоваться, – внезапно говорит Царица и поворачивает голову к своему прислужнику. Холодные голубые глаза блестят в прорезях маски. – Мы с тобой как Геракл и Омфала. И если ты будешь таким же покорным, как легендарный герой, я, возможно, тоже окажусь доброй хозяйкой.

Он кивает, устремив взгляд на мраморные плиты пола – нижнему запрещается смотреть на господ, – но внутри все клокочет и сопротивляется. Если бы не огромные рабы-охранники, наводняющие каждое помещение дворца, Стилетто давно бы показал этой высокомерной шлюхе, в чьих руках сила. Она рыдала бы под ним от наслаждения и молила о пощаде, требуя еще и еще.

Пожалуй, эту бесстыдную красотку он ненавидел меньше других. Временами она и правда была к нему добра. Не то что та, другая, которая заставляла приходить к ней в пещеру…

На Стилетто накатила новая волна воспоминаний, и он задохнулся от ужаса, захлестнувшего с головой, как и тогда – много лет назад.

Темноты грек боялся с детства. Воображение постоянно подсовывало ему картинки, где жуткие чудовища поджидают его во мраке и разрывают на куски, как только гаснет свет. Бороться с этим страхом не получалось – это было что-то глубинное, животное, сопровождающее еще с тех пор, когда Стилетто был совсем маленьким.

И она узнала… Она перепробовала множество вариантов, пока не нашла тот, который заставлял его покрываться холодным потом, задыхаться и скулить от страха. И тогда началась бесконечная ночь.

Его приводили в пещеру с завязанными глазами. Но когда повязку снимали, светлее не становилось. В помещении царила абсолютная чернота, и временами пленник боялся, что ослеп. Этот страх добавлялся к шорохам, вздохам, шуршанию, которые неслись со всех сторон. Они были тихими, и приходилось напрягать слух, чтобы расслышать. Но от этого звуки казались только более жуткими. Чудовища подстерегали Стилетто на каждом шагу, скреблись у стен, спускались с потолка. А когда он больше не мог терпеть и начинал умолять о пощаде, приходила она.

От первых неожиданных прикосновений он обычно вскрикивал и шарахался в сторону. Его хватали, скручивали руки, ставили на колени. Затем она хватала его за волосы и с силой тыкала себе в промежность, приказывая:

– Лижи мой клитор, пока не кончу!

И он покорно начинал работать языком. Он даже радовался этому, потому что рядом были люди, а значит, монстрам, затаившимся во мраке, до него не добраться.

Затем его бросали на подстилку, и женщина садилась на него сверху – иногда на лицо, если ей хотелось еще ласк, иногда сразу на член. Ужас, который испытывал Стилетто в темноте, каким-то непостижимым образом делал эрекцию особенно сильной. Пенис наливался так, что становилось даже больно… пока он не погружался во влажную, горячую вагину незнакомки.

Она хлестала его руками и стеком, заставляла вылизывать ей клитор и анус, связывала так, что веревки впивались в тело, причиняя сильную боль. Мужчину то распинали на кресте, привязывая так, что он не мог пошевелиться, то подвешивали на растяжках, будто марионетку.

И все это в полной темноте. А тишину нарушали только короткие резкие команды царицы. Она была изобретательна. О, она была невероятно изобретательна, безжалостна и сексуальна. Она знала, как доставить себе удовольствие, и пользовалась этим. Без зазрения совести превращая мужчину в куклу для секса, которая может только стонать от страха, боли или редких моментов удовольствия.

Наигравшись, госпожа отсылала его назад в камеру, где Стилетто приводили в порядок, мыли, смазывали ссадины и ушибы и наконец оставляли одного. После всего пережитого ему хотелось сойти с ума. Но он не мог себе позволить такой роскоши. Ведь тогда ОНА придумает еще что-нибудь более страшное, чем сейчас. И в темноте, может быть, и правда появятся чудовища.

Чтобы сохранить рассудок и волю, Стилетто у себя в камере писал стихи. В юности ему очень нравились произведения Гомера, так что, наверное, поэтому сейчас все его стихи были написаны гекзаметром. А так как бумаги ему не давали, он заучивал строчки на память. Тяжелый, сложный ритм классического стиха позволял греку сосредоточиться и успокоиться… насколько это было возможно в тех адских условиях, в которых он оказался.

Царицы «работали» над ним с фантазией и знанием дела. Они подавляли его волю, личность, чувство собственного достоинства. Унижения и пытки становились с каждым разом все изощреннее, боль сильнее, а ласки изысканней. Но все эти женщины, вместе взятые, не шли ни в какое сравнение с той, что, в конце концов, нашла ключик к его естеству… и все-таки сломала упрямого бунтаря.

Она одна докопалась до глубин его души, дотянулась до самого сокровенного и в итоге изменила его. И сейчас самым болезненным для Стилетто было то, что он почти ничего о ней не помнил. Память предала его, скрыла, погребла под миллионом других картинок то, что было сейчас самым важным.

Единственное, что мужчина смутно припоминал – Черный зал… Кажется, он был на самом деле, а не появился после недавней встречи с Дамианой. Да, вроде это было…

Именно там, в Черном зале, от свободолюбивого и гордого афинского хулигана ничего не осталось. Он разучился поднимать глаза, перестал сопротивляться, а покорность стала приносить радость, восторг и наслаждение, каких он никогда доселе не испытывал. Стилетто стал настоящим нижним. Без воли и устремлений. Единственное, что его волновало теперь в жизни – удовольствие доминанта.