— Какой?
«...один ли...»
— Молодость. Ты прав, ей трудно что-либо объяснить, даже я чувствую это. Она еще не понимает многого. Она сейчас, как слон в посудной лавке, и пока не может оценить последствия разрушений, причиной которых становится. Но она любит тебя.
— Выход?
«...которого нет...»
— Ждать. Но можно прождать очень долго. Или. — Это был Геквакен со своей татуировкой, оба они пробудились и говорили хором.
— делай с нею то же самое, — нетерпеливо прервал его Кваазен. — Женщины любят боль. Знаешь, как не везет моим женщинам. Некоторые из них сходят с ума и покупают множество собак. Или подбирают на улице кошек. — Он хохотнул.
— Я боюсь того же для себя, — пискнул самоубийца.
— Никто никогда не застрахован от чего бы то ни было. — Татуировка Геквокена выглядела очень умной.
— Мир таков, каким мы его рисуем в головах других людей, — продолжал Кваазен. — Женщины всегда боятся остаться одни, даже самые сильные. Так страшно остаться в этом мире одной, некого помучить, не за кого спрятаться. Она — не исключение. Используй это.
«…чем сильнее ты, тем слабее она, и наоборот… "
— Я не думал, что жестокость может быть так красива и что красивое может быть так жестоко.
— Не забывай, чья она дочь, — улыбнулся Кваазен. — Она не может быть другой. — Последнее прозвучало как приговор.
«...и это кошмар...»
В комнате вновь появилась блондинка. Белые волосы теперь были длинными, забранными в хвост. С коротким смешком она переступила через тело Мануа. Красочная пантера металась по лодыжке, а нарисованный глаз томно подмигивал. Вздохи заволакивали грудь при каждом ее шаге. Стаканы вновь оказались наполненными.
Женщина выпила, эффектно забросив голову. Остальные, кроме Мануа, выпили вслед.
— Задумайся! — приказал Кваазен, отвлекая самоубийцу от пристального созерцания. — Задай себе вопрос. Что я? Кто я? Душа или тело?
— Душа и тело. — Голова Родика потяжелела, а тело совсем расслабилось. — Эмоциональное состояние — минус 4.
«...Мануа?!..»
— Это важно. В какой оболочке ты просыпаешься? — Отец демонической девочки словно грустил слегка, постукивая кончиками пальцев по краешку стола. — Кто ты? Что такое твое четко сформулированное Я?
— Я… — Родику показалось, что от пальцев черного маэстро по поверхности стола разбегаются круги, точно по воде.
«...это — я...»
— Какое главное качество в женщине, по-твоему? — сухо спросил Кваазен, сбивая с толку скорой сменой темы.
— Преданность.
— И все?
— Ну, красота.
— Ум, — заявил Кваазен. — Потом — преданность. Красота — это и есть ум, так как умная женщина всегда следит за собой. А умная и преданная женщина — это особый ум и красота, самый насыщенный нектар.
— В том-то и дело.
«...я тоже ищу этот святой напиток...»
— Но в каждой умной женщине преданность надо разбудить. Женщина не сама по себе, и преданность не сама по себе. Нужно ювелирно и вслепую найти струны, проведя по которым пальцами — ты услышишь главную музыку души любой женщины.
— Я искал, но не нашел. — Самоубийца старался побольше вертеть головой, затрудняя возможность Кваазену ловить его точку соприкосновения.
«...потом она задушит тебя этой же струной...»
— Ничто так не удручает в жизни, как сломанный слив унитаза, когда постоянно течет вода, а кусок говна дрейфует на ее струе, прямо как человек в потоке существования. Если ищешь — найдешь. — Слова спящего Геквакена были исполнены философичности.
— Ей этого не нужно…
«…мне тоже...»
— Я только что стер тебе память, — вдруг заявил Кваазен, разверзнув остро нарисованные губы в огромной улыбке. — Память современного человека, все твои триста двадцать четыре телефонных номера канули в безмятежность. У тебя нет ничего, кроме двух номеров, которые ты помнишь наизусть, твой и ее. Я выступаю в роли судьбы. Не мечись, юноша, если предопределено — выбора не бывает. Кого-то ты вернешь, но кто-то уйдет навсегда. Сам знаешь, какой тут жизненный темп, многих ты даже не вспомнишь.
Машинально Родик проверил то, о чем ему говорил маэстро. Голова отказывалась думать, но слепо верила и принимала за чистую монету вкрадчиво-злые тексты Кваазена. В глубине подсознания зрела уверенность, что его программируют, начитывают в разум поведенческие мантры. Голоса звучали будто издали, но Родик понимал каждое слово, словно оно выжигалось у него в памяти.
— Эмоциональное состояние — минус 6, — бесшумно проговорил его рот.
«…о чем мы?..»
— Ты когда-нибудь терял человека намеренно? — продолжал Кваазен скороговорки. — Не просто человека с улицы, а кого-то, кто значил для тебя нечто или даже все? Терял для того, чтобы потом вернуть? Опробовать силу вас, силу ее, силу ваших отношений, силу вашей любви в конце концов? Это своего рода самоубийство, ритуальное, чувственное. — Самоубийцу точно обожгло изнутри. — Когда ты заставляешь человека почти ненавидеть тебя или даже не почти, а потом прилагаешь все усилия, чтобы вернуть его! Переступаешь через себя, сметаешь всю металлическую конструкцию принципов, чтобы доказать ей, как она нужна тебе. А потеря. это больше даже для нее, чем для тебя. Хотя и для тебя тоже.
— Мне больно, — выдавил Родик, чувствуя, как внутренности сжала чья-то горячая стальная ладонь. — Больно!
".Мануа!..»
— Нужно выпить, — подал голос присутствующий и не присутствующий Геквакен. — Срочно виски ребенку!
— Само собой, мой друг, — подтвердил Кваа-зен, широко улыбаясь и следя глазами за опять воцарившейся блондинкой. — Тебе больно от того, что ты не понимал ее, а теперь понял. Такова ее натура, она сделала это для тебя же самого. Дала понять себе, что не ошиблась. И оказалось, что ошиблась. Но и этот факт не меняет ничего, ей тяжело без тебя, так же как и тебе больно без нее. И эта боль будет усиливаться.
— Я создал себе собственную эмоциональную шкалу, — с хрипом выплюнул Родик слова, принимая из красивых пальцев стакан. — Как только я достигаю отметки — минус 7, делаю то, о чем мечтаю, но чего боюсь. — Глаза блондинки поблескивали точно стекло, казалось, они ничего не выражали. Очень холодная улыбка окатила его словно осенним дождем.
«…лечу…»
— Это чего же? — вдруг вскинул ресницы Гек-вокен.
— Летаю. как птица, — выдавил наш герой, опрокинув в себя стакан, и стремительно метнулся к окну.
Бег этот был стремителен, тем не менее глаза Кваазена, не торопясь, сфокусировались на его персоне, с трудом оторвавшись от аппетитных форм исчезающей в углу женщины. Они внимательно пронаблюдали скольжение в сторону окна. Все его шесть теней собрались подле, щеря сумрачные зубастые пасти, но пропустили самоубийцу, дружно проводив молниеносное тело в податливую зыбкость стекла.
