Вот как кончится мирВот как кончится мирВот как кончится мирНе взрыв но всхлип.
Правда этих слов не утешала, но она отчасти приглушила теснившиеся в голове образы.
И вот, когда я, читая стихотворение Роберта Браунинга, совсем расслабился, произошло нечто очень неприятное.
Дверь отворилась, и вошел сын старого Эдгара, Родерик. Он ничего мне не сказал, но кивнул. А потом, в нарушение всякой стыдливости, моего личного пространства и моих прав индивидуума, начал раздеваться прямо посреди комнаты, еще и напевая себе под нос. Голый, волосатый, он встал на колени возле кровати и стал молиться вслух: «Господи, самый могущественный и самый жестокий, прости мне мои жалкие печали и грехи, сделай меня смиренным и достойным. Во имя Иисуса Христа. Аминь». Потом залез под одеяло, свернулся и почти сразу захрапел.
Я мысленно согласился с Баленом, когда тот назвал индивидуализм грехом, но грубое вторжение чужого человека в мою спальню выходило уже за всякие рамки. А я столько времени провел на пустынном берегу, в обществе одной только Барбоски.
Я попытался читать дальше «Калибан о Сетобосе», но слова, и прежде трудные, теперь казались совсем бессмысленными и не приносили успокоения.
Однако, как ни странно, я довольно скоро уснул, а проснулся поздно утром вполне бодрый. Родерик ушел, Барбоска в углу комнаты трогала лапой комок пыли. Сквозь тюлевые занавески пробивалось солнце. Снизу доносился запах еды.
В конце коридора располагалась большая общая уборная: старый Эдгар показал ее мне по пути в спальню. На двери там была большая зеленоватая табличка с буквой «М», внутри – шесть кабинок с чистыми белыми унитазами и шесть раковин. Я как мог умылся, расчесал волосы и бороду. Мне нужно было принять ванну, но я не знал, где это можно сделать. Одежда на мне была грязная и рваная, а новая, которую я выбрал, осталась в «Сирсе». Я спустился по лестнице в кухню.
Вчера, когда я прочел надпись на большой каменной арке над входом в здание: «ПЕРЕКОРСКИЙ ДВОРЕЦ ПРАВОСУДИЯ», она не произвела на меня особого впечатления, но сейчас, входя в кухню, я сообразил, что и она, и комната, где я читал Библию, были в древности залом суда. На это указывали и размер помещения, и высокие потолки, и узкие сводчатые окна по длинным стенам. Огромный стол в центре комнаты, судя по виду, грубо сработали давным-давно циркулярной пилой из «Сирса»; рядом стояли такие же грубые скамьи.
Под окнами вдоль одной стены располагалась широкая черная плита, по обе стороны от нее лежали дрова. Дальше был деревянный стол, чисто выскобленный и очень старый. Над печкой поблескивали эмалированные дверцы духового шкафа, а по бокам от них длинными рядами – на половину ширины комнаты – висели большие кастрюли и сковородки. Вдоль противоположной стены стояли восемь белых холодильников на ядерных батарейках, каждый с одинаковой надписью «Кенмор». Рядом с холодильниками помещалась длинная, глубокая мойка. Перед ней спиной ко мне стояли две женщины в платьях до полу и мыли посуду.
Все выглядело совсем иначе, чем накануне вечером. На столе стояли стеклянные вазы со свежесрезанными желтыми тюльпанами, комнату наполнял свет, пахло жареной ветчиной и кофе. Женщины не обернулись ко мне, хотя наверняка услышали мои шаги.
Я подошел к мойке, набрался смелости и сказал:
– Извините.
Одна из них – маленькая, полная, седая – посмотрела на меня, но ничего не сказала.
– Я хотел спросить, нельзя ли чего-нибудь съесть.
Она еще некоторое время на меня смотрела, потом взяла с полки над раковиной желтую коробку и протянула мне. На коробке было написано: «Кофе растворимый. Н/З. Министерство обороны. Перекор. Облучено для длительного хранения».
Покуда я читал, женщина дала мне большую керамическую кружку и ложку из сушки рядом с мойкой.
– Воду налей из самовара, – сказала она и кивнула в сторону плиты.
Я сделал себе кружку крепкого черного кофе, сел за стол и начал пить.
Другая женщина открыла холодильник, достала оттуда что-то и пошла через комнату к плите. Теперь я ее узнал: это она вчера вечером меня подбодрила, и на нее я тогда смотрел. Сейчас она в мою сторону не глядела и вообще вела себя робко.
Женщина открыла один из духовых шкафов, что-то оттуда взяла, положила на тарелку и, избегая смотреть мне в глаза, поставила передо мной вместе с маслом на блюдечке и ножом. Вся посуда была тяжелая, темно-коричневая.
– Что это? – спросил я.
Женщина глянула на меня, видимо дивясь моему невежеству:
– Кофейный кекс.
Я никогда такого не пробовал и не знал, как с этим обращаться. Женщина взяла нож, отрезала кусок кекса, намазала маслом и протянула мне.
Я откусил. Кекс был сладкий, горячий, с орехами и невероятно вкусный. Когда я доел первый кусок, женщина, робко улыбаясь, протянула мне второй. Она казалась смущенной, и это удивляло, учитывая ее вчерашнюю отвагу.
Кофе и кекс были такими чудесными, а робость женщины так походила на то, чего меня учили ждать от людей, что я осмелел и заговорил с ней дружески:
– Это ты приготовила кекс?
Она кивнула и спросила:
– Хочешь омлет?
– Омлет?
Я слышал раньше это слово, но никогда не видел омлета. Знал, правда, что его вроде бы делают из яиц.
Женщина подошла к холодильнику и достала три больших настоящих яйца. Я ел настоящие яйца несколько раз в жизни, по особым праздникам – например, на выпускном вечере в интернате. Женщина разбила их в бурую керамическую миску, поставила на плиту неглубокую сковородку и положила туда масло. Она энергично взбила яйца, вылила их на разогретую сковородку и проворно задвигала сковородку по плите, размешивая яйца вилкой. Эта работа ей очень шла. Потом женщина сняла сковородку с плиты, подошла и ловко сгрузила на мою тарелку желтое полукружие.
– Ешь вилкой, – сказала она.
Я попробовал омлет. Он оказался восхитительным, и я доел его без единого слова. И сейчас считаю, что омлет и кофейный кекс – самое вкусное, что я ел в жизни.
После еды я осмелел еще больше и спросил женщину, которая по-прежнему стояла рядом со мной:
– Ты научишь меня готовить омлет?
Она вроде бы смутилась и ничего не сказала.
Женщина у мойки крикнула:
– Мужчины не готовят!
Женщина рядом со мной подумала, затем проговорила:
– Мэри, он не такой, как все. Он чтец.
Мэри, не оборачиваясь, бросила:
– Мужчины в полях, делают Божью работу.
Женщина рядом со мной была робкая, но умела стоять на своем. Не слушая Мэри, она спросила меня:
– Когда Мэри дала тебе коробку с кофе, ты читал, что там написано?
