Я ответила Одварду, что моей вины нет – я не обманывала Покупателя, и стала такой же жертвой обмана, как и он – и я не хочу ничего подписывать. Одвард пропустил мои слова мимо ушей и стал убеждать, что в случае наших подписей суд закроет дело, а он или будет выплачивать деньги со своей зарплаты или получит наследство от бабушки или, может, мы получим страховку. Потом под большим секретом он рассказал, как двадцать пять лет назад организовал несчастный случай в старом доме своей матери – дом сгорел от короткого замыкания в подвале – и мама получила огромную страховку, на которую потом отстроила новый шикарный дом. Почему же тогда его родители сейчас живут в чужом, страшном, старом доме? Потому что нечестные деньги не решают проблемы, а создают новые? Моему мужу бесполезно это говорить – он убежден, что деньги – всего лишь деньги, бумажки, которые надо получать любым способом.
Увы, но я полностью зависела от мужа. Я уже пыталась найти помощь и содействие в полиции, в которой, скорее всего, проигнорировали мое обращение, потому что даже не предложили мне написать какое-нибудь заявление. Безнадежно. Остается снова слепо довериться мужу сейчас, а потом очень об этом сожалеть в будущем – один против ста, что из его затеи не выйдет ничего хорошего. Как мне казалось, я подписала свой смертный приговор, но только потому, чтобы он не срывал свое зло на мне и детях, чтобы он не стал обвинять меня в новых проблемах, которые не дают ему работать.
* * *
С сыном Одвард играл охотно минут пять, потом ему становилось скучно и он с головой уходил в компьютер: то надо срочно обновить программы, то надо найти новые софты, а заодно просмотреть и любимые сайты. Я была очень занята ремонтом, когда сынулька обкакался и ему надо было поменять памперс. С нескрываемым отвращением, на максимальном расстоянии от себя, папаша открыл памперс и, достав сразу полпачки влажных салфеток, стал брезгливо вытирать крошечную попку сына. Большего проявления брезгливости я в жизни не видела, хорошо, что он свою задницу не видит, а то б кошмары замучили.
Была зима, и чтобы съэкономить на электричестве, Одвард купил по дешевке дрова. Приходилось топить утром и вечером, чтобы обогреть довольно большой дом. Дрова были полусырые, и поэтому для растопки приходилось использовать пресованные брикеты и керосин. За отсутствием сушильной машинки, мокрое белье всегда сушилось возле печки и мне приходилось следить за тем, чтобы сын или Одвард случайно не сдвинули сушилку с бельем впритык к раскаленной квадратной «буржуйке».
Пару раз, упустив момент, мне приходилось выкидывать испорченную палеными пятнами одежду. Не один раз я просила мужа поговорить с хозяином насчет печки, в которой не было задвижки, регулирующей открытость дымохода, поэтому дрова горели с максимальной силой, моментом накаливая железо. Я боялась и за сына, который ненароком мог получить серьезный ожог, но на все мои просьбы Одвард махал рукой, ссылаясь на занятость хозяина и невозможность поменять печь в отопительный сезон. Если бы я знала, к каким последствиям это приведёт!
Родители мужа так и остались для меня неразгаданной загадкой – пока я живу с их сыном, они – добрые ко мне и детям, но стоит нам разбежаться – они совершенно забывают про своего внука, хотя, при случайной встрече в магазине, сами напрашивались в гости, чтобы проведать его.
И тем не менее нам приходилось иногда встречаться и общаться, вынужденно поддерживая родственные связи. День рождения свекра, как раз и явился той причиной, по которой нам следовало ехать к ним в гости. Зная, что родители мужа не фанаты пышных приемов, и могут в свой день рождения ходить в старых штанах и майке, я и дети оделись по-домашнему. Одвард забрал сына, мою младшую дочь и повез их покататься, пока мы закончим свои сборы. Я знала, что мы едем надолго, поэтому проверила еще раз все ли необходимое я взяла с собой.
Убедившись, что все в порядке, мы с дочей пошли на выход и столкнулись в дверях с Одвардом, который стремительно прошел мимо нас, бросив на ходу, чтобы мы садились в машину. Мы слегка замешкались, мне показалось что-то в поведении мужа странным, но все-таки пошли на выход. Через несколько минут Одвард сел за руль и мы отправились «на деревню к дедушке».
Раньше я очень трепетно подходила к покупке подарков – мне всегда было важно купить действительно хороший подарок, который я дарила от души и с радостью в сердце. Но, когда я несколько раз увидела, как родственники безразлично относятся к любым подаркам, задор мой угас и я стала ограничиваться пусть и дорогим подарком, но без цветов, без поздравлений-пожеланий и без ненужных душевных переживаний.
Все было как обычно: несколько тортов, чай, кофе, никакого веселья, обычные разговоры и сплетни. Я отдала подарок, съела свой кусок торта, взяла кофе и пошла курить в душевую, потому что не могла курить за общим столом с несовершеннолетними подростками – детьми своей золовки.
Только я подумала, что никогда не стану для них своей, что мы слишком разные, как Одвард рывком открыл дверь и прокричал, что горит дом. Я на секунду отвлеклась от мыслей и поинтересовалась, чей дом горит. НАШ? Я растерялась – правильно ли я понимаю то, что он мне сейчас говорит: кто-то позвонил и сообщил, что у нас пожар.
Не веря своим ушам, я побежала вслед за мужем, который уже выскочил и заводил машину. Мы помчались по темным дорогам, и я была уверена, что произошла какая-то ошибка, что НАШ ДОМ НЕ МОЖЕТ ГОРЕТЬ. Господи, я же просила Одварда не покупать столько всего: мебель, телевизоры, компьютеры, индукционную плиту… вот она – плата за обманы и неоплаченные долги.
Одвард ехал на повышенной скорости и мы быстро домчались до места: наш дом был окутан клубами дыма и освещен мощными прожекторами пожарной машины, вокруг стояли машины полиции и зевак и только тут до меня дошло, что все реально и все наше добро пошло прахом. Я бросилась к полицейскому и стала умолять пропустить меня в комнату, в которой лежат документы, компьютер с ценными файлами, а в шкафу висит мой любимый полушубок. Полицейский категорически запретил заходить за огороженную зону и сказал, что возможно что-то и не сгорело дотла.
Дым был таким густым и едким, что даже на расстоянии тридцати метров было трудно дышать, хоть мы и стояли c противоположной стороны, поэтому мое первое желание бежать и спасать самое ценное исчезло буквально через несколько минут после пребывания на пожаре. Офицер полиции пригласил меня в машину и стал задавать вопросы относительно случившегося.
Я вкратце рассказала, как было дело: собрались в гости, уехали в полпятого, все электрические приборы были выключены, в печке горели дрова, рядом сушилось белье. Чем больше я говорила, тем больше слезы подступали к горлу и я заплакала – это я виновата – скорее всего загорелась одежда от неисправной печки, а может искра выскочила в щель между кирпичами, из которых выложен дымоход. На вопрос, кто последним выходил из дома, я ответила, что «я», совершенно забыв, что Одвард возвращался на несколько минут и был в доме один.
Если честно, то у меня не было ни малейшего подозрения на мужа, поэтому и в дальнейшем на повторном допросе я не стала вносить поправку.
