— Так нам же нужно сначала убедиться, что это действительно факты, а не расстройство вашей нервной системы. Можете предъявить флакон?
— Естественно, — возмутилась я и пошла за флаконом.
Но его нигде не было. Я точно помнила, что Марк забрал его у меня из рук и куда-то унес, и мне казалось, что он поставил его либо в ванной, либо в кладовке. Но ни там, ни там сейчас его не было. Я посмотрела под мойкой на кухне и на всякий случай в оранжерее. Потом мне пришлось вернуться в комнату, где сидел полицейский, чтобы взять телефон и позвонить Марку.
— Одну минуточку, — извинилась я.
— Угу, — кивнул полицейский, и я точно знала, что именно он обо мне думал.
Марк ответил сразу же:
— Привет, я немного занят, но я перезвоню, как только освобожусь, ладно?
— Марк, я на минуту, — быстро сказала я. — У меня неприятности. Мне пришлось вызвать полицию и рассказать всё, что со мной случилось. Мне нужно показать полицейским флакон с кислотой, потому что это практически единственная улика, которая у меня есть, но я нигде не могу его найти. Куда ты его поставил?
— Флакон? — удивился он и как-то замялся.
— Ну да, флакон, в котором была кислота. Говори скорей, у меня полиция.
— Его же забрала Марта, — сказал наконец Марк.
— Марта? И зачем он ей понадобился?
— Просто ты была так напугана, а за ней приехал муж, и Марта забрала с собой флакон, я точно это помню. Но меня это не удивило, я тоже подумал, что небезопасно оставлять в доме кислоту. Я думал, ты видела.
— Марк, мы потом поговорим об этом, а сейчас мне некогда. — Я не стала ничего комментировать. — Надо объясняться с полицией. Я потом тебе перезвоню.
— А что у тебя вообще случилось? Ты не пострадала?
— Физически нет, — сказала я. — Но морально весьма пострадала. И еще, я боюсь, очень сильно пострадала моя карьера. И репутация. Кто-то испортил «Королевскую охоту», картину. Ты помнишь? У меня был заказ на реставрацию. Ее просто уничтожили, восстановлению не подлежит. Всё остальное расскажу потом. Хотя рассказывать особо нечего.
— Картину? У тебя в мастерской? К тебе опять кто-то влез? Тебе нельзя оставаться там! Только одна картина испорчена? Всё остальное в порядке?
— Если ты о своей картине, то не волнуйся, с ней всё в полном порядке. Целехонька.
— Ты с ума сошла, я совсем не о ней, — возмутился он, но мне почему-то послышалось облегчение в его голосе. — Пропади она вообще пропадом, мне плевать на картины, главное, чтобы с тобой ничего не случилось.
— Мне нужно идти.
— Да, конечно, извини, — спохватился он и положил трубку.
В полном недоумении я набрала номер Марты, но она как назло не сняла трубку. После того как флакон с кислотой окончательно утвердился в глазах полицейского агента в статусе моего видения, рассказ про сообщения с угрозами, разумеется, тоже не мог быть принят им всерьез. Он прочитал их, скорее, с любопытством, посоветовал мне получше разбираться с кавалерами и удалился.
Часть двадцать третья
С этого момента для господина Лунца всё стало предельно ясно: теперь у него была четкая цель, и он знал, что осуществит свой план любой ценой. Он принял решение, а значит, уничтожил все преграды на своем пути. Всё остальное автоматически ушло на второй план, и, как ни странно, директору музея стало намного легче.
Он действовал последовательно и четко. Сначала продумал возможные способы и остановился на наиболее надежном, простом в исполнении и при этом наименее рискованном. Затем господину Лунцу пришлось снова обратиться к своей огромной сети полезных контактов в самых разных сферах. Он часами просиживал над телефонной книгой, но пока без результата. К сожалению, быстрой реализации плана постоянно что-то мешало, поскольку господину Лунцу всё время приходилось отвлекаться на официальные встречи, публичные выступления и прочую мелкую деятельность. К примеру, сегодня днем он был обязан присутствовать на похоронах одного из видных деятелей искусств, скоропостижно покинувшего этот мир в том возрасте, когда жизнь еще вполне может предложить человеку массу разнообразных шансов, а вовсе не отбирать их у него, заменив все перспективы маленькой куцей справкой с вердиктом «обширный инфаркт». Ввиду этого мероприятия господину Лунцу пришлось с утра облачиться в черный костюм, брюки от которого неожиданно стали ему маловаты, жали в неподходящих местах, чем дополнительно его нервировали.
Примерно за час до того, как нужно было выезжать на панихиду, ему вдруг позвонила супруга Сержа Кислого. Как всегда, она говорила спокойно и тихо, в то время как господин Лунц ерзал в кресле, пытаясь найти положение.
— У меня есть просьба, — сказала Луговская. — Собственно, даже не просьба, а условие, необходимое для того качества копии, которое требуете.
— Конечно, конечно, — закивал в трубку Лунц, надеясь, что она не станет требовать от него дополнительных денег. Это было бы сейчас весьма затруднительно, а на все остальные требования директор музея готов был пойти с легкостью.
— Мне нужны канты, — так же тихо и ровно произнесла Луговская. — Того же периода. Можно чуть старше.
— Какие канты?
— Я должна рассказать вам всю технологию? Думаю, вы с ней тоже знакомы. По телефону мне не хотелось бы этого делать. Я буду ждать вас у себя в мастерской, дома. Вы принесете картину. Любую из запасников. Не сильно востребованную. Этого же периода или чуть старше. Мне будут нужны только канты — края картины, скрытые рамой. Я не сильно их испорчу, мне нужно будет совсем немного. Мне нужна будет пыль.
Луговская положила трубку, а господин Лунц вытер лысину большим носовым платком в неизменную синюю клетку и отправился в депозитарий.
Спустя примерно час он вышел из служебного входа с прямоугольным свертком в руках, но отправился вовсе не в центр города, где проходила панихида, а в сторону жилища талантливых копировальщиков, решив, что почивший деятель искусств всё равно не заметит его опоздания.
Мастерская госпожи Луговской оказалась на удивление маленькой и сплошь заставленной. Картины, подрамники, камни, баночки и склянки всех видов, форм и расцветок, аптекарский стол, кисти и краски, пигменты и ящики с самыми разными инструментами. К большому изумлению, господин Лунц не обнаружил своего долгожданного полотна, сколько ни озирался по сторонам. Луговская заметила это и показала на стол в углу комнаты:
— Ваша картина вон там.
Только сейчас господин Лунц заметил на подставке странный цилиндр, на который было намотано полотно.
— Для чего это? — удивленно обернулся он к Луговской.
— Странно, что вы не знаете, — отозвалась она. — Это знаменитый метод. Придумал еще Ван Меегерен. Чтобы получить кракелюры. Раньше все грели полотно в печи, чтобы лак потрескался. Но если такое полотно будут смотреть на хорошей экспертизе, то можно проколоться. Кроме того, это занимает много времени, потому что делается долго и в несколько этапов. Ван Меегерен не сильно ломал себе голову с печками и прожарками, а придумал после одного нагрева наматывать полотно на толстую палку. Вот вам и кракелюры. А вот в них, в эти самые трещины, я должна забить старую пыль, чтобы сбить с толку любых экспертов. Ее надо немного, но это важно, по ней часто определяют возраст. Пустить пыль в глаза — вот что я собираюсь сделать во всех смыслах.
