— Девочка моя! — тихо сказала Рита и, сделав шаг к Зое, нежно прижала ее к себе.
С того дня Зоя жила у Марго. Много лет. Она приходила на свадьбу к сыновьям, часто бывала в новой семье мужа, где жил ее первый внук, навещала старенькую свекровь. Потом ее младший сын остался с двумя маленькими детьми на руках, и Зое пришлось переехать к ним.
Когда переходишь рубеж шестидесяти, уже трудно поверить, что что-то может длиться долго: школьные уроки, скучные лекции, дорога в переполненном автобусе, молодость, жизнь…
Марго молча следила из кресла за тем, как Зоя собирает сумку, и иногда переводила влажный взгляд на кончик дымящейся сигареты.
— Риточка, мы же старушки, куда я от тебя денусь: буду жить на два дома.. — Зоя присела на край кровати.
— Кто тут старушка? — просипела Марго. — Я лично еще собираюсь наладить личную жизнь, буду девочек водить. Благо площадь освобождается!
Когда Марго говорила так монотонно, Зоя знала, что ей больно. Она подошла к креслу и обняла Риту. Та потушила сигарету и прижалась к Зоиной щеке.
— Зоечка, сколько нам еще осталось? Страшно расставаться… И опять эти долгие ночи без тебя, пустые… Невыносимо.
Зоя «вырывалась» на несколько часов в неделю, как во времена их молодости, а все остальное время Рита просиживала за письменным столом, где вокруг печатной машинки были навалены груды рукописей, взятых ею в издательстве, чтобы до Зонного возвращения скоротать время в неуютной реальности чужих букв. Когда Рита вставала из-за стола, она начинала расхаживать по дому, перекладывая вещи и вспоминая, какое место для них было отведено Зоей.
…Зоя сказала, что до выходных будете внуками на даче и приедет в субботу в семь.
Она должна была приехать вечером, Марго вымыла полы, начистила картошки и села ждать ее в кресло под торшером. Маятник часов раскачивался в ритме Ритиного сердца, и, когда из них выскочила кукушка, она вздрогнула от неожиданности. «Семь. Сейчас придет», — подумала Марго, удивляясь тому, что впервые ждет Зою не у подъезда и не на кухне у окна, а в этом кресле, в спальне с наглухо зашторенными окнами. На глаза попался фарфоровый слоник, один из семи, стоявших в другой комнате на буфете: этого, самого маленького, Рита всегда случайно прихватывала в кулак, когда в задумчивости бродила по квартире, а Зоя журила ее.
— Ну что ж ты его — возьмешь и бросишь где попало! Их же семь — на счастье, он к своим хочет!
Марго спешно встала из кресла и взяла с журнального столика маленького слона, чтобы вернуть его на место. Она подошла к двери, и, когда в тикающей тишине раздался резкий телефонный звонок, фарфоровый слоник выскользнул из ее ладони на пол, ударился, лишившись хобота…
Анна Михайловна спросила, здорова ли Марго, раз не смогла присутствовать на Зоиных похоронах.
— Она… Когда? — У Марго стучало в ушах.
— Умерла в среду. Они сказали, что сообщили тебе; я прилетела из Парижа только сегодня, прямо к…
Марго уже не слышала: трубка лежала рядом, а она сидела в кресле, уставившись на маятник…
Потом ей показалось, что она набрала номер Зонного сына и спросила: «Почему вы мне ничего не сказали?! Как вы посмели?!» Но она не позвонила. Позвонил он сам, Зоин младший, ровно через год. Он с трудом ворочал языком и сказал, что ему нужно признаться, ради памяти матери…
Рита сидела перед полупустым графином водки и молча слушала трубку.
— Эй, вы меня слышите?!. Мама, когда у нее приступ случился, меня подозвала и просила вам передать одну вещь…
Тут кто-то вырывал у него трубку. Марго, сглотнув, прислушивалась, умоляя про себя, чтобы связь не оборвалась окончательно.
— …Что будет вас любить и там. Но я вас убедительно прошу на кладбище больше не ходить…
На кладбище они встретились еще на сорока днях: Рита сидела у могилы, опустив голову, и тихо пела, вернее, шепотом проговаривала слова: «Гори, гори, моя звезда, звезда любви приветная… Ты у меня одна заветная, другой не будет никогда…» Она не любила эту песню раньше, но это был любимый романс Зои.
— Нельзя быть такой сентиментальной!— укоряла подругу Марго, втайне надеясь, что та не изменится и всегда будет плакать, исполняя романсы.
— Прости меня, Риточка, — оправдывалась зачем-то Зоя, виновато улыбаясь. — Романсы, наверное, специально для того и написаны, чтобы душа рыдала!..
Зоины родственники остановились вдали, и к ограде подошел ее старший сын — Рита молча встала и вышла, скрипнув калиткой. Когда она сделала несколько шагов по аллее, в ее спину неприятной резкой болью врезалось что-то маленькое, и Рита остановилась. Женский голос сердито сказал кому-то за ее спиной:
— Ну что ты, нельзя бросаться в людей камнями!
Детский голос ответил:
— А папа сказал, что она бабушке всю жизнь испортила!
Марго не обернулась и быстро зашагала прочь.
— Ну вот, и после того моего звонка мы с Марго виделись редко, это ты знаешь, — договорила Анна Михайловна и отложила клубки,
Алиса видела больше, чем вмещали бабушкины слова, она знала, что все главное для тех двоих осталось между строчками или вовсе за пределами этого рассказа: откуда ее бабушке было знать, как они первый раз обняли друг друга, гуляя по набережной, или как Марго уронила слоника… Об этом Алиса лишь догадывалась, а услышала позже, сидя на краешке кровати возле торшера напротив кресла Маргариты Георгиевны…
А тогда Алиса задумчиво закрыла альбом. Выходя из комнаты, бабушка оглянулась и произнесла то ли для Алисы, то ли для кого-то в книжном шкафу, куда она посмотрела выискивающим взглядом, какой у нее был обычно, когда приходилось произносить какие-то формальности:
— Маргарита Георгиевна, не желая Зое зла, все же внесла немалую смуту в ее жизнь… Зоя прожила бы дольше, сберегла сердце. Разумеется, теперь нет смысла обсуждать гипотетические вещи…
Алиса покачала головой:
— Ай-ай-ай, бабуля!.. Я, пожалуй, навещу Марго, жалко ее, здоровская она.
— Обычная старуха. Это по молодости всем кажется, что они особенные и возьмут от этой жизни больше, чем положено.
Алиса удивилась: бабушка искренне сердилась, но вряд ли на Марго.
За окном кто-то завизжал — Алиса отодвинула занавеску и выглянула: по двору бегала от своего приятеля соседка Люба.
— Невоспитанная она все-таки девица! — покачала головой Анна Михайловна, тоже выглянув в окно, и поспешила отойти.
Сколько Алиса помнила Любу, та и в детстве любила, чтобы мальчишки догоняли ее и, схватив за плечи, пытались поцеловать. Сама Алиса всегда возмущенно вырывалась… Любин ухажер был высок, худощав и широкоплеч; он стоял, уверенно расставив ноги, и смотрел на притихшую подругу свысока. На секунду Алиса представила, что это вовсе не незнакомый парень, а Кирш… Алиса покраснела: пожалуй, она не меньше Любы бегала бы тогда по двору, забыв о том, что давно уже не девочка, визжала и мечтала скорее попасть в объятия крепких рук.
