— Обещаю, я не обижусь, — ответила она.
Я окунул пальцы в желоб и принялся разглядывать стекающую с них воду.
Она начинала сердиться.
— Что за упрямство? Да...
И я допустил ошибку, которой никогда не совершил бы в минуту отчаяния и сомнений. Я начал рассказывать Афифе о своих подозрениях в адрес Кемаль-бея. Поначалу я чувствовал себя легко. Не понимая, к чему могут привести мои слова, я смело смотрел на нее, когда она изумленно поднимала взгляд. Но, почувствовав всю серьезность своего поступка, поняв, что повернуть назад теперь нельзя, я опустил голову. Я заикался и путался.
Судя по моим словам, я переживал только за Рыфкы-бея и маленького измирского Склаваки. Даже слезы, которые лились из моих глаз, я пытался объяснить состраданием к ее мужу и ребенку. Возможно, так я хотел ее немного разжалобить.
Заканчивая свою речь, я применил последнюю уловку и произнес что-то вроде: «Я был несправедлив к вам, Афифе-ханым... Я признаюсь вам в этом, и если вы меня не простите, то мне не жить». Фраза казалась безжизненной, взятой из романа. Со страхом я поднял голову.
Афифе закрыла лицо руками. Я ждал ярости или глубокой печали, я готовился защищаться, как только она уберет руки от лица.
Но все пошло не так. Медленно, не глядя на меня, она произнесла:
— Как вам не стыдно, такого я от вас не ожидала. Не желаю больше с вами разговаривать.
Афифе направилась к дому, оставив меня одного. Догнав ее, я спросил:
Неосознанно я задел самую больную для Афифе тему. Полагаю, в ту минуту ничто не могло бы расстроить ее сильнее.
— Я этого не говорила, — ответила она. — Наш дом открыт для любого гостя... Вы можете приходить к моей сестре и брату, когда захотите. Я говорила только от своего лица.
XX
А вот еще одна необычная и извращенная черта моей натуры... Убедившись, что Афифе ни в чем не виновата, я немного успокоился... Но не успел я вернуться в церковный квартал, как почувствовал необходимость совершить какой-нибудь безнравственный поступок. Например, пристать к девушке. Повинуясь аналогичному всплеску кипучей радости, я в свое время пристал к Рине. На этот раз волей случая мне на глаза попалась Марьянти. Девушка направлялась к тетушке Варваре, чтобы отдать ей чашку риса, одолженного утром. Я не сомневался, что она окажется такой же мягкой и податливой, как Рина, ведь в прошлый раз я легко добился успеха. Но когда я набросился на нее, то получил сильный удар в грудь, и Марьянти с суровым выражением на лице спросила:
— Что вы делаете, Кемаль-бей?... Вы с ума сошли?
Я не стал обращать на это внимания и, поймав ее
за талию, попытался взять на руки и поцеловать. Однако она оказалась сильнее, чем я думал. Одним движением Марьянти пригвоздила меня к стене и влепила мне здоровенную оплеуху. Затем со словами «Стыдно, очень стыдно... я больше не приду в этот дом... какой позор» она ушла.
Этот позор был уже вторым дурацким поступком, совершенным мной за последние несколько часов. Но сегодня я чувствовал такой прилив наглости, что мог пойти на любую бестактность, если бы только представился случай. Теперь с видом бывалого уличного мальчишки я показывал вслед девушке язык и передразнивал ее манеры.
Афифе прогнала меня, Марьянти влепила оплеуху, а я сам то и дело выставлял себя на посмешище, умоляя, проливая слезы и нелепо размахивая руками. Трудно представить большее унижение. Но я был настолько поглощен своими переживаниями, что ничего другого не чувствовал. Как безумец, одержимый навязчивой идеей, я смеялся, плакал и бился о стены собственного мира.
После сегодняшнего разговора мы с Афифе вступили в новую фазу отношений. Бесцветная, безмятежная дружба, не позволяющая переходить границы дозволенного, подошла к концу. Начались завуалированные конфликты и споры, и было непонятно, к чему они приведут. В то время я не мог так четко объяснить ситуацию, но смутно ощущал перемены.
Угрозы Афифе меня не пугали. Ее голос звучал строго, движения были жесткими, когда она произносила: «Я не желаю больше с вами разговаривать». Но от самой фразы прямо-таки веяло невинной детской обидой. И потом, она заявила, что я имею полное право приходить к ним, общаться с ее братом и сестрой. Значит, она ничего не скажет им о моем неприличном поступке и уж подавно не осмелится выражать недовольство в их присутствии.
Когда я явился в первый раз, Афифе так и не подошла ко мне, хотя сверху все время слышался стук ее каблуков. Тогда я решил написать ей длинное письмо. Разумеется, повествующее о том, какие страдания причиняет мне ее обида. Я писал его на протяжении многих дней, а одинокими ночами, набравшись смелости, постоянно изливал на бумагу признания в любви. К утру, естественно, мое настроение менялось, и опасные строки черновика, превратившись в мелкие клочки бумаги, сгорали в печке тетушки Варвары. Не знаю, каким стало мое письмо после стольких переделок.
Но уверен, что, несмотря на осторожность, между строк явственно читалось все то, что я хотел скрыть. От Афифе требовалось совсем немного внимания, и она обязательно поймала бы меня на слове.
Во второй раз я застал ее в прихожей, вместе с сестрой. Чтобы не вызвать подозрений родственников, ей пришлось сказать мне пару слов, пусть и не глядя на меня.
Секрет, ведомый только нам двоим, доставлял мне странное наслаждение, и я тоже не поднимал на нее глаз, лицемерно изображая на лице тоску, понятную ей одной.
Афифе быстро положила конец игре, удалившись наверх.
Вскоре старшая сестра сломала вязальную спицу. Я вскочил с места раньше, чем она сама успела направиться в свою комнату за новой, и застал Афифе в верхней прихожей. Она услышала звук моих шагов, но не успела скрыться. Вновь поникнув головой, я изложил суть дела, дважды уточнив, что меня сюда послала старшая сестра.
Не говоря ни слова, Афифе зашла к ней в комнату, вынесла спицу и положила ее на стол.
Я не двинулся с места. Дрожа всем телом, я задал какой-то вопрос. Даже не взглянув на меня, Афифе ответила:
— Вы знаете, я не стану разговаривать с вами.
Со словами «Из него вы поймете, как я скорблю, что расстроил вас» я достал из кармана письмо, положил его на стол и приготовился к бегству.
— Заберите, я не стану читать писем от человека, который обидел меня! — прокричала Афифе мне в спину.
Обернувшись, я взмолился:
— Я прошу вас, Афифе-ханым, обижайтесь и дальше — на то воля ваша, только прочтите.
Мы все больше напоминали упрямых детей.
— Нет, нет! Я не хочу, — в итоге сказала Афифе.
Я быстро сбежал вниз по лестнице, уже не слушая.
Вслед мне неслось:
— Тогда я порву его и выброшу.
