Афифе то плакала, то смеялась, но продолжала свой рассказ, обняв меня за шею. Время от времени ее взгляд становился другим, она вздрагивала, выпрыгивала из постели и произносила немного хриплым голосом:
— Как темно... я не могу разглядеть тебя как следует, Мурат...
Я со смехом отвечал:
— Подсвечник недалеко.
Тогда Афифе на цыпочках подходила к тумбочке, вновь по одной зажигала оплавившиеся свечи, а затем приводила себя в порядок перед зеркалом. Все для того, чтобы светом, красками, любыми доступными средствами украсить каждый бесценный миг великого счастья.
* * *
Мы расстались с первым лучом солнца. Афифе бежала к двери за мной следом, умоляя во что бы то ни стало проводить ее вечером на паром.
— Как я могу не прийти? Разумеется, приду, — пообещал я. Это была ложь. Я забыл о сцене прощания, которое, насколько я мог предполагать, будет очень тяжелым. И потом, следовало опасаться истерики и скандала на глазах у посторонних. Эти причины были достаточно серьезными, чтобы не провожать Афифе. Однако я должен признаться, что суть крылась в другом: я получил от этой женщины все, что хотел.
Кто знает, как металась Афифе, когда паром в сумерках отходил от Галатской пристани, и где, в какой компании я был в этот час.
* * *
Больше мы с дочерью Склаваки не встречались. Полагаю, она давно умерла. Иначе я бы непременно получил весточку откуда-нибудь.
В последние годы я часто ее вспоминаю. Я по-прежнему холост. Из всей моей семьи не осталось никого, кроме нескольких отпрысков, лица и имена которых я постоянно путаю.
От жизни я ничего особенного не жду, да и не хочу ничего. Некоторым приходится суетиться, браться за тяжелую, не по возрасту утомительную работу, чтобы заработать себе на хлеб. Но у меня достаточно средств к существованию. Я не обременен даже болезнями, которые могли бы хоть как-то развлечь меня и заставить хвататься за жизнь.
Я человек, который вечерами сидит в строгой, равномерно освещенной комнате. Здесь не читают стихов, а грядущая ночь не приносит никаких сюрпризов.
По сути дела, даже в молодости я никогда не искал острых ощущений, не имел высоких целей, не гнался за мечтой. Я влюблялся, стремился занять высокий пост, обрести богатство, прославиться, показать себя. Иногда я решался на выступление, на великодушный или героический жест. Он оказывался мелочным и мимолетным... Ни один иллюзорный идеал не задерживался надолго в моем сознании.
В свое время я многое считал истиной. Но, как бегун, который вдруг начинает задыхаться на длинной дистанции, я всегда останавливался на полпути, а старания других бегунов казались мне напрасным трудом.
Действительно, ни материальные затруднения, ни страх, ни хлопоты не омрачали моего существования. Мне не на что было жаловаться. Вместе с тем я так и не смог избавиться от ощущения, что не достиг желаемого, не смог подавить в себе чувство неудовлетворенности, как человек, которому что-то пообещали, но не сдержали слово. Вот только что же мне такого пообещали? Наверное, здесь кроется истинная причина моего недовольства: я так и не понял этого.
Как я уже говорил, я часто вспоминаю Афифе, особенно в последнее время. В молодости я придавал большее значение авантюрам, которые тешили мое самолюбие, заставляли гордиться собой. Я совершенно не задумывался о душе, не искал наслаждения, поэтому несчастная красавица Склаваки — среди всех этих «истинных» прелестниц — казалась мне недостойной внимания. Я даже стыдился ее.
Однако теперь, оглядываясь на жизнь с высоты прожитых лет, я, как ни странно, вижу, что красавица Афифе со временем вытеснила всех остальных. Ее образ, каким он запомнился мне в ту ночь, парит над ними. И я чувствую, как тоска по несдержанному обещанию постепенно покидает мое сердце.
