— Ежели живой останусь, хочешь, к тебе вернусь? Ты только сразу не говори ничего, ты подумай, Катерина… до утра времени много…
— Да на что я тебе сдалась-то, Антипушка? — из глубины комнаты ответила Катерина. — Да еще с девкой малой. Ты, видать, привык в одиночку жить, а теперь и вовсе твое дело солдатское: жив будешь али нет — это уж как Господь рассудит.
— В одиночку молодому сподручно, а когда годов полный мешок наберется, поневоле о доме да семье думать начинаешь…
— А убьют тебя, об том не думаешь?
— Эх, Катерина, сколько раз Бога молил, чтоб убили меня, а вот поди ж ты — живой да живой…
— Не буди лихо, пока оно тихо, — ответила Катерина.
— Не-е… — слабо улыбнулся Глымов. — Видать, Господь определил мне вдоволь на земле помучиться… чтоб по самые ноздри… — Он затянулся самокруткой, вновь уставился в окно на луну, вздохнул. — Хотя, к слову сказать, куды уж больше-то?
Карандаш комдива полз по линии фронта, обозначенной на карте, вдруг остановился.
— Вот два танка обгорелых стоят. А за танками этот выступ, — говорил комдив Лыков. — Но насколько укреплен этот участок, мы не знаем. А командование требует немедленно начинать наступление в этом месте или южнее, в расположении дивизии Кулешова.
— Разведку боем, — предложил начштаба Телятников.
— Людей понапрасну гробить… — Лыков задумчиво постукивал карандашом по карте.
— Штрафбат бросить, — предложил начальник особого отдела Харченко.
— Батальон угробим, — сказал Телятников.
— На войне как на войне, — сказал Харченко. — Можно бросить батальон из полка Белянова.
— Нет, полк Белянова нужен для других дел. В целости и сохранности… Значит, так и порешим — штрафбат Твердохлебова.
Комбат Твердохлебов разглядывал в бинокль бугристую равнину с черневшими остовами двух сгоревших немецких танков, застывших метрах в полутораста от наших окопов.
— Че ты все туды глаза пялишь, комбат? Чем там поживиться можно? — спросил подошедший ротный Федор Баукин.
— Кто про что, вшивый все про баню. Начальство приказало бандуры эти захватить и оборудовать там точку обороны.
— На хрена? Нам что, здесь плохо?
— Для выравнивания всей линии обороны, — терпеливо отвечал Твердохлебов.
— А на хрена ее выравнивать? — не отставал Баукин. — Там же у фрицев наблюдатель сидит.
— А надобно, чтоб наш наблюдатель сидел. — Твердохлебов протянул бинокль Баукину. — На, сам погляди.
— Эх, на них бы заместо трактора пахать да пахать… — вздохнул Баукин, приставляя бинокль к глазам.
— Ты, я вижу, пахать собрался? — подходя, радостно заржал Светличный. — Мало тебя раскулачивали, не отбили еще охоту!
— Язык у тебя, Родя, без костей. За то небось и срок мотал, — Баукин все смотрел в бинокль.
— За что срок мотал, в личном деле записано…
— Хватит трепаться, балаболки, — оборвал Твердохлебов. — Как стемнеет, поползем эти чертовы танки брать.
— А фриц заметит? — сказал Баукин. — Надерут нам жопу — у их как раз напротив огневые точки.
— А вдруг там жратва какая? Или шнапс? — поглядел на Баукина Светличный.
— Или девки голые, — откликнулся Баукин.
— Дай-ка… — Твердохлебов отобрал бинокль, заключил: — Короче, как стемнеет — готовьтесь. Поползем… за шнапсом и за девками… Баукин, оповести свою роту.
Стемнело довольно быстро, и пятьдесят баукинских штрафников, перевалившись через бруствер окопов, поползли к танкам, хорошо видным на фоне темно-синего неба.
Осветительные ракеты регулярно взлетали с немецкой стороны, шипя и разбрызгивая искры, заливая землю призрачным желтым светом. Через минуту ударили минометы. Мины свистели в темноте, оставляя светящиеся хвосты огня, от взрывов столбами дыбилась земля.
— Положим ребят ни за что ни про что… — бормотал Твердохлебов, глядя в бинокль на поле.
— Этих положим — других пошлем, — сказал Глымов, стоявший рядом. — Нам не привыкать.
Обгоревшие танки, казавшиеся днем мертвыми, вдруг ожили — оттуда ударили пулеметы. Сиреневые вспышки трассирующих пуль полосовали землю длинными плетями. И плети эти хлестали по ползущим штрафникам, и многие замирали в нелепых позах.
Вот пулеметной очередью прошило сразу двоих. Один повернул окровавленное лицо к другому, прохрипел:
— Че ж они, не сказали, что в танках пулеметы, суки?..
— Разведку боем устроили… их бы сюда, начальничков…
А мины рвались уже в окопах штрафников, и разговаривать приходилось криком, и то и дело пригибаясь.
— Стало быть, в танках этих фрицы? — кричал Глымов, — Че ж мы ничего не знали?
— Ну не знали! Теперь что, волосы на голове рвать?! — рявкнул на него Твердохлебов и добавил уже спокойнее: — Готовь свою роту! Прорвись к позициям гадов.
— Нехай Родянский своих ведет, — огрызнулся Глымов.
— А чем его люди хуже твоих?
— Ничем. Просто раньше под огнем полягут… — Глымов сплюнул.
— Значит, через пятнадцать минут твоя рота выйдет на исходные. В атаку по моему сигналу.
— Ладно, через пятнадцать минут пойдем подыхать по твоему приказу… — И Глымов пошел по ходу сообщения.
Пулеметы и минометы били, не умолкая. Свист мин, взрывы и захлебывающаяся пулеметная стрельба сливались в страшную какофонию.
Смертельно раненный комроты Федор Баукин упал в двух шагах от обгоревших танков. С усилием поднял голову — кровь заливала лицо, мешая разглядеть ближний танк, — сжал в обессилевшей руке гранату.
— Не… не доброшу… — хрипел он, пытаясь подползти ближе и теряя последние силы. — Неужто не доброшу… твою мать… гады… — И вдруг встал.
Он стоял согнувшись, а потом двинулся к танку, качаясь из стороны в сторону. При вспышке ракеты пулеметчик увидел его сразу. Он шел, шатаясь, как пьяный, а пули одна за другой впивались в него, вырывая из телогрейки куски ваты. И уже падая, он все же бросил гранату. Граната не долетела. Она взорвалась прямо перед корпусом железного чудовища.
— Не добросил… — прошептал Баукин и уронил голову.
Глымов отправил вторую роту.
— Ползком, подельнички, только ползком, — напутствовал он бойцов. — Там трупов уже много — укрываетесь за ними. Кто повернет назад — пристрелю, будь спок. Ну, с Богом, давай!
Штрафники неохотно перелезали через бруствер и пропадали в темноте.
Они ползли меж телами погибших товарищей, вжимались в землю, зажмуриваясь, когда свист мины раздавался совсем рядом, когда пули взметали пыль.
И вот мина накрыла одного, взрыв подкинул тело, словно ватную куклу. Второго пуля ударила в голову, и он замер, закрыв голову руками. Третий лежал, скорчившись и обняв живот, и повторял как заведенный:
