Перейдя над Садовым кольцом, загнанным в тоннель, Семенков увидел там, впереди, сбоку от высокого здания мэрии бронетранспортеры, солдат, и решил подойти к Белому дому дворами. Он очутился в еще более странном мире: играли дети, спокойно сидели старушки, молодые мамаши ходили с колясками. И это в нескольких сотнях метров от места, где, быть может, начиналась новая гражданская война, под хорошо слышную дробь автоматных очередей. Непонимание опасности? Или вера в то, что ничего непоправимого не произойдет?
Страх нашел его, забрался внутрь, когда он минут пятнадцать спустя рассматривал уходящее вверх, округлое, облицованное белым камнем здание. Было жутковато и весело. Он выглядывал из-за гостиницы, прилепившейся к зданию мэрии. Неподалеку стояли два бронетранспортера, а за гостиницей пряталось немало солдат, и один из них проговорил грубо: «Что лезешь? Пулю в лоб захотел?» И выругался матерно. Михаил не обиделся на него. Он понимал, что в этой грубости какая-то своя правда, неприятная и очень простая.
Белое здание, окруженное баррикадами, казалось, несло в себе угрозу. Оно походило на притаившегося хищника. В нем находились… «Враги? – поймал себя на мысли Семенков. – Я должен их ненавидеть? Желать им смерти?» Ему были неприятны эти мысли. Совсем рядом ударила пушка, бухнуло по ушам, и где-то у верхних этажей дома, на который он смотрел, возникло облачко – невозможно было понять, пыль это или дым.
Спрятавшись за угол, Семенков спросил у сидевшего прямо на земле мрачного солдата, зачем стреляют из пушек? «Снайперы», – хмуро ответил тот.
Невдалеке Михаил увидел еще одну штатскую личность, Этот человек тоже работал в Кремле, в управлении делопроизводства. Звали его то ли Дмитрий Петрович, то ли Дмитрий Сергеевич. Семенков подошел к нему, кивнул в знак приветствия. И услышал:
– Все это мерзко. Причина одна – страх. Каждая сторона движима этим чувством.
Задерживаться Семенков не стал. Кивнул в знак согласия и пошел дальше. Хотя и не понял, при чем тут страх? Вникать не было времени. Ему хотелось понять что-то важное, что зрело в нем, пульсировало.
Когда Михаил вернулся во двор большого жилого здания, его остановил сухонький старик благообразного вида с абсолютно белой шевелюрой, походивший на поэта или художника.
– Простите, ради Бога, вы от Белого дома? – озабоченно спросил он бодрым тенорком.
Семенков кивнул.
– Как там?
– Стреляют, – только и сказал Семенков.
– Понимаю. – Старик задумчиво кивнул, опустив глаза, потом вновь глянул на Михаила, то ли с тревогой, то ли с надеждой. – Вы думаете, это серьезно?
– Да.
Немного помолчав, старик проговорил:
– Все это не случайно. Такие переломные моменты для государства являются испытанием каждого из нас: как поведет себя человек? выберет ли неверный путь? поступится ли главным – своей душою? – И будто споткнулся. Враз помрачнел. – Извините за беспокойство. Спасибо. – Сказал и пошел себе своей дорогой.
Семенков долго смотрел ему вслед. Его удивило другое: он вдруг ощутил, что его по большому счету почти не трогает происходящее. Разумом он понимал все. Но сердце было глухо. Что-то с ним произошло, с сердцем. Что? Он не понимал.
Позже, в Кремле, он смотрел по телевизору, как подтягивались к мосту над Москва-рекой танки, как стреляли они по окнам красавца-здания. Иностранная компания показывала не только миру, но и россиянам, как русские убивают русских. Это было страшное, и, вместе с тем, завораживающее зрелище. В приемной набралось немало народу – сотрудники, недавние депутаты, – и все неотрывно смотрели на экран телевизора. Они мало чем отличались от зевак на мосту, которым сами же удивлялись. Разве что зеваки рисковали получить пулю.
Семенкову порой начинало казаться, что все происходящее нереально, что это некое действо, спектакль, разыгрываемый непонятно для чего, мучительный и бесполезный. Рассудок с легкостью объяснял: существует два варианта. Либо здесь и сейчас, либо потом и по всей России. Малая кровь должна предотвратить большую… Все так. И не так. Все понятно. И непостижимо. Как муторно было на душе.
Позже он думал о том, что амбиции рано или поздно приводят к крови. Как, впрочем, и вера в существование быстрых и простых решений сложнейших проблем, которая жива среди народа. И лишь разумная лень является благом.
Через несколько дней коллеги Семенкова ездили к Белому дому посмотреть на последствия обстрела. Хотя Кривенко настоятельно звал его, Семенков не поехал. Ему было достаточно того, что он видел по телевизору: почерневшие от копоти, выгоревшие верхние этажи, бесполезные, глядящие разбитыми стеклами окна. Что тут еще смотреть?
Уже было известно, что погибло свыше сотни человек, а втрое больше оказалось ранено. Уже поползли слухи о том, что стрельбу спровоцировали вовсе не красные. Семенков понимал: такое могло случиться. Попробуй, докопайся теперь до истины. Кто смел, тот и съел. Власть – грязное дело. Банальность. О том, что он имеет отношение к этой власти, Михаил старался не думать. Это вызывало в нем неловкое чувство.
На следующей неделе, когда начальник улетел с президентом в Японию, к Семенкову явился непонятный тип, в котором изящество и некая важность соединялись непостижимым образом с суетливостью. Элегантно опустившись на стул, посетитель положил на колени красивый добротный портфельчик.
– Наверно, вы уже слышали обо мне, – аккуратным голосом сказал тип и подивился, услышав отрицательный ответ. – Видите. Это еще одно доказательство тому, что необходимы неотложные меры. Позвольте представиться, – тип красиво кивнул головой, – новый император России. Хотя по паспорту я – Алексей Николаевич Славский, а на самом деле меня зовут Николай Алексеевич Романов. Я – сын цесаревича Алексея и внук Николая Второго. – Выдержав нужную паузу, он продолжил. – Понимаю, насколько это неожиданно звучит, однако, это так.
Семенков лихорадочно размышлял, как быть? Неужто и в самом деле император? Государь! Как себя вести? Вскочить и стоять по стойке смирно? Глупо. А дядька-то и в самом деле непростой. Между тем, посетитель принялся рассказывать, как цесаревич Алексей избежал смерти в тысяча девятьсот восемнадцатом и откуда взялась фамилия Славский.
– Мы вынуждены были жить так, чтобы не привлекать внимание. Но я с детства знал тайну нашей семьи. Теперь, когда коммунисты отстранены от власти, я смог открыть тайну и посчитал нужным взять на себя ответственность. Вот, ознакомьтесь. – Он достал из портфельчика лист бумаги. – Учитывая недавнее сложное положение в России, я издал манифест о престолонаследии. – Он с какой-то особой торжественностью положил перед Михаилом листок, увенчанный с красивой надписью «Российский Императорский Дом» и двуглавым орлом.
«…беру на себя обязанности Государя Всероссийского», – закончил читать Михаил.
– Понимаете, я – единственный ныне великий князь, – зазвучал хорошо поставленный голос, – и я имел право объявить о восхождении на престол. Мое влияние на общество значительно. В том, что недавнее противостояние в России, грозившее обернуться катастрофой, разрешилось благополучно, весьма велик мой вклад. Мне приходилось постоянно влиять на события. Вот мое обращение к россиянам. – Он достал из портфеля еще один листок, протянул Михаилу.
