— Оскар, послушай… твоя монета… десять центов с изображением статуи Свободы… — Он ободряюще улыбнулся. — Знаешь, у меня дома имеется фотостудия, тёмная комната, где я проявляю и печатаю снимки. Вот увеличенное фото твоей монеты. — Он передал мне чёрно-белую фотографию, на которой десять центов были в двадцать раз крупнее реального размера. — Видишь метку около ободка?
— Да, сэр.
— Это печать. Такие печати ставит только Центральный монетный двор. Кроме того, засечки на ребре. Среди фальшивомонетчиков встречаются искусные мастера, но гурт, то есть ребро монет, они делать не умеют. Ну и последнее: не занимаются фальшивомонетчики такими мелкими монетами. Подделывать мелочь невыгодно. Итак, что мы имеем? Перед нами монета из чистого серебра с печатью Монетного двора Соединённых Штатов. Монета принадлежит серии, которая пока не выпущена в обращение, и датирована годом, который ещё не наступил. Откуда она у тебя?
— Мне дал её ночной сторож, который охранял Первый национальный банк в городе Кейро, штат Иллинойс. С помощью этой монеты мы с ним запускали поезда на рождественском макете, — ответил я. — Он просверлил в монете дырку и продел в него шнурок, так что мы могли вытянуть её из автомата и запустить поезд ещё раз.
— И когда это было, Оскар?
— Примерно в середине декабря тысяча девятьсот тридцать первого года.
— Значит, ты мальчик из будущего. Так, Оскар?
— Да, сэр. Я родился в двадцатом году. Сейчас мне одиннадцать лет.
Гости мистера Бистера хмыкнули, зашевелились. Заскрипела кожа кресел.
— Одиннадцать, говоришь? — произнёс мистер Рокфеллер. — Попробуй убедить нас в этом, Оскар. Сможешь?
— Сэр, если хотите, дайте мне пример на деление в столбик. Я и дроби знаю, если они не слишком сложные.
Юный Кеннеди опять зевнул и, глядя на меня, одними губами проговорил: «Хвастун».
— Спасибо, Оскар, — сказал отец Клер. — Обойдёмся без математики… Ваши вопросы, господа! Прошу! — прибавил он таким тоном, будто я — его изобретение.
— Кто там у вас в тридцать первом году президент США? — спросил мистер Биддл.
— Герберт Гувер, — ответил я.
— Хорошо, Гувер — это то, что надо.
Несколько человек одобрительно закивали.
— Ну что вы?! — возразил я. — После обвала в двадцать девятом году в стране началась страшная неразбериха, и мистер Гувер это допустил. Он не знал, как выйти из положения. Он играл на скрипке, пока горел Рим. Так, во всяком случае, говорил мой папа. А вы хотите знать про кинозвёзд? Кто будет в моде?
— Твой отец, по всей видимости, демократ[17], — мрачно заметил мистер Меррилл.
— Да, сэр, конечно, — подтвердил я, глядя на озабоченные лица богачей. — А хотите, про машины расскажу? В сорок первом году они вообще обалденные, с нынешними не сравнить. Прямо ракеты. — Я хотел рассказать им про машину Голландца, «крайслер-тандерболт», а ещё — про цветное кино, но перескочил на бейсбол. — В сорок первом году Джо Ди Маджио принесёт победу команде «Янкиз» — пятьдесят пробежек и семьдесят шесть баз. — Я говорил без умолку, но то, что интересовало моего отца, этих людей не заботило. Джо Ди Маджио их ничуть не волновал.
— Так, значит, в сорок первом году будет война? — спросил мистер Бистер.
— Да, сэр. С японцами. Они на нас нападут. Ещё в этой войне будут участвовать немцы. И русские. А у нас будет новый президент, только не помню кто…
— Вспоминай, Оскар, — настойчиво произнёс мистер Линч.
Я задумчиво обводил ногой узор на мягком восточном ковре. Как же его зовут? Хоть убей, не помню!
Я покачал головой.
— Помню только, что мой папа голосовал за него два раза.
— Ну ладно. Расскажи теперь подробнее про двадцать девятый год, — предложил мистер Бистер. — Что произошло? Вспомни, что говорили по радио, что писали в газетах.
— Это случилось осенью, двадцать девятого октября, — начал я, для солидности понизив голос, но он звучал совсем по-детски и мне не подчинялся. — Где-то здесь, у вас в Нью-Йорке, случился обвал. На Уолл-стрит. И наступила депрессия. Да, такое слово писали в газетах. Депрессия. Бизнесмены потеряли все свои деньги. Некоторые выпрыгивали из окон, другие продавали бриллиантовые запонки и шли торговать яблоками вразнос.
Гости мистера Бистера переглянулись.
— Ты, случайно, не помнишь, какие котировки пошли вниз? — спросил хозяин дома.
— Коти… что?
— Ну, что стало с акциями «Стандард ойл»? — спросил мистер Рокфеллер. — Тоже обесценились?
— А муниципальные облигации? — спросил мистер Бистер. — А «Дженерал электрик»? Они удержались на плаву?
— А «Дженерал моторс»? — спросил мистер Меллон.
— Всё рухнуло, — ответил я. — Всё. И банки начали закрываться. Все люди в стране стали нищими. Ну, кроме самых-самых богатых. Закрылись заводы, фабрики. Работы ни у кого не было. Даже у фермеров. Из-за пыльных бурь.
И тут до меня дошло. Я понял, зачем этим богачам надо знать про депрессию. У камина в гостиной Бистеров сидели те самые пройдохи с Уолл-стрит, про которых говорили мистер Эплгейт и тётя Кармен. Магнатов интересовали только деньги. Не фермеры, не рабочие, а деньги. Как игроков на скачках. А я был для них прорицателем, который заранее знает результат и подскажет, на какую лошадь ставить.
— Оскар, а что, собственно, привело к этому кризису? — Мистер Биддл снова закинул ногу на ногу, предварительно подтянув штанины, чтобы не помялись. — Ты не знаешь причину?
Мне вспомнилось, что говорили тётя Кармен и мистер Эплгейт. И я их повторил их слова:
— Завышенные ставки. Я не знаю, что это такое, но… — Тут я набрал в лёгкие побольше воздуха и выпалил всё, что говорила тётя Кармен: — Ещё кредиты и жадность. Жадные пройдохи с Уолл-стрит, которые делают деньги из воздуха и возводят карточный домик, который непременно разрушится. Они — мошенники. Предсказывают то, чего сами не знают. Вот из-за них всё и случилось.
В гостиной Бистеров воцарилась гнетущая тишина. Только поскрипывали кожаные сиденья. Невнятное бормотание — и снова тишина.
И тут впервые заговорил мистер Кеннеди — внятно, но с каким-то непривычным для моего слуха гнусавым акцентом:
— Послушай, мальчик… — Видимо, он забыл моё имя. — Так кто же всё-таки станет президентом после Гувера? А?
Я закрыл глаза. Кто же? Кто? Ах да, он тоже Рузвельт! Как президент Теодор Рузвельт. А имя? Франк? Франклин!
