Размотав шарф, Змежаб схватил Руди за горло и заставил взглянуть себе прямо в лицо. На мгновение Руди потерял дар речи и выпучил глаза, но его одурманенное алкоголем сознание тут же прояснилось.
— Вот нелегкая! — пробормотал он. — Мистер Страхолюд!
С кривой ухмылкой Деодонат запустил свободную руку Руди в карман и извлек оттуда большой железный ключ. Затем он с силой швырнул Руди на пол. Тот сразу затих, и тогда Деодонат спустился в подвал.
Его охватило какое-то странное чувство, вроде удовлетворения, будто в конце долгого и трудного пути. Он знал, что увидит сейчас нечто настолько отвратительное, что с ним самим не идет ни в какое сравнение (по крайней мере, Змежабу нравилось так думать: невольное сравнение, которое вырвалось у Алуфа, очень сильно его расстроило). Из темноты до него доносилось фырканье: Чудище принюхивалось. Деодонат подошел к клетке и вгляделся во мрак: зверь сидел у дальней стены. Деодонат стал тихо и ласково с ним говорить; чудовище, шаркая, приблизилось: в одной лапе оно сжимало кость, в другой — кусок мяса, а рот был набит чем-то еще. Оно остановилось буквально в паре футов от решетки и уставилось прямо на посетителя, настороженно нюхая воздух, словно гигантская собака.
— Привет, дружище, — ласково сказал Деодонат. — Я принес хорошие новости. Все это время я навещал тебя, старался утешить — и только теперь понял, что нужно делать. Прости, что так долго соображал. Понимаешь, я ведь знаю, что ты чувствуешь. Разве меня не держали в клетке? За решеткой, которую поставил не я. И, стараясь помочь тебе — так мне казалось, — я не понимал главного. Можно было всю жизнь положить на это — и без толку. Люди не понимают и никогда не поймут. Хоть перекидай их всех в Фодус, никто не догадается, в чем причина. Но теперь это уже не имеет значения. Нынче вечером твои муки закончатся. Я спасу тебя. Ты выйдешь на свободу и отомстишь мучителям.
Он взял ключ и вложил его в замок. При этом раздался звук, от которого уши у Чудища встали торчком, сердце забилось сильнее. Он осторожно, бочком придвинулся поближе к решетке — и к человеку, который так долго мучил его своим бормотанием. Затем, улучив момент, он со скоростью молнии просунул лапу меж прутьев, вцепился Деодонату в шею и сдавил ее так, как сдавливал мясо, сдирая его с кости. Когда Чудище наконец отпустило его, Деодонат Змежаб сполз по прутьям решетки, повалился на земляной пол и застыл неподвижно.
Прожорное Чудище не стало терять времени даром. Как же часто оно об этом мечтало! Ловко изогнув запястье, зверь повернул ключ и открыл дверь. Затем он опустился возле своего бездыханного мучителя на колени, снял с него шарф и обмотал вокруг собственной шеи. Потом сорвал с головы Деодоната шляпу и нахлобучил себе на голову — тянул вниз, пока шляпа не села плотно, и подоткнул уши, чтоб не торчали. Сложнее оказалось стащить с Деодоната плащ. Зверь неуклюже набросил его себе на плечи, затем взглянул на Змежаба и с любопытством коснулся его блестящих серебряных волос. Потом он поднял взгляд к двери наверх, и губы его растянулись в подобие хитрой улыбки.
Через некоторое время зверь тихонько пробрался через зал таверны, словно не замечая многочисленных посетителей; они его тоже не заметили. Выйдя на улицу, он остановился и принюхался. Свежий воздух! Все эти жалобы на вонь от реки — сущая ерунда: запах почти не чувствовался! Зверь свернул в проулок, идущий сбоку от «Ловкого пальчика», и вприпрыжку побежал (весьма грациозно, надо сказать) к реке. Затем, необычайно ловко для столь крупного и упитанного животного, он перемахнул через парапет набережной и, выставив для равновесия одну лапу, легко приземлился на речной лед. Потом, едва оглянувшись, он заскользил на своих плоских кожаных ступнях в сторону берега, отталкиваясь взятой у Деодоната огниво-тростью, как лыжной палкой.
ГЛАВА 37
Из дневника Пина
Случилось нечто невообразимое ужасное — самое низкое предательство, какое только можно вообразить. До сих пор не могу поверить. Юнона ушла, и меня настолько переполняет чувство ненависти к ней, что вернись она — не знаю, что бы я сделал. Но клянусь, я найду ее, даже если она уже покинула город. Мне во что бы то ни стало нужно понять, правда это или нет.
Последний раз я видел ее в кухне, когда она вернула мне носовой платок.
«Это тоже твое, — сказала она, протягивая мне маленький белый цветок. — В платке был завернут».
Я слегка растерялся.
«Я нашел эти цветы на могиле матери и засунул в карман, — объяснил я. — А потом совершенно забыл».
Помню, мне подумалось еще: как-то странно она на меня посмотрела. Думал, она еще кто-нибудь скажет, но тут Алуф стал рассказывать про Деодоната, и я отвернулся к нему, чтобы послушать. А когда он закончил свое невероятное повествование, Юнона уже ушла.
Я поднялся к ней в комнату, но даже следа ее там не нашел. Заглянул под кровать — и с ужасом обнаружил, что чемоданчика с травами нет. Мне пришла в голову только одна причина, почему она могла взять его с собой: значит, Юнона не собирается возвращаться. Совершенно растерянный, я присел на кровать. Всего пару часов назад, в мастерской у мистера Гофридуса, она намекала, что хочет уйти вместе со мной. И вдруг — вот вам, пожалуйста. Может быть, она заметила, что я залез к ней в чемодан, но она наверняка сперва поговорила бы со мной, не стала бы так вот сбегать.
Пока я сидел, размышляя, мое внимание привлекло легко шевеление в углу комнаты. Оказалось, это все тот же коричневый паучок: он тряс свою паутину даже с бóльшим остервенением, чем в прошлый раз. Я-то считал, он мне привиделся под воздействием зелья. Мне подумалось, это связано с дымом от трав, которые жгла Юнона. Паук от него, наверное, повредился мозгами.
И в этот момент все вдруг стало по местам.
«Это все зелье! — воскликнул я. — Зелье из грушевидного флакона на серебряной цепочке! Оно вызывает видения!»
Действительно, это все объясняет. Из-за зелья мне привиделись отец и мать, хотя я прекрасно знал: это не может быть по-настоящему. Точно так же Сивилла и мадам де Коста ожили лишь потому, что Юнона прошлась по комнате, раскачивая на цепочке свой флакон. Но что случилось в тот раз, за рекой? Почему я не видел, как ожил старик? Очевидно, потому, что сидел в сундуке с бельем. Мои нос и рот были прикрыты тканью, вот зелье и не подействовало.
Зато сыновья старика и их мать надышались, потому им и казалось, что глава их семейства в самом деле вернулся к жизни. Они спрашивали его о деньгах, но ответил им голос Юноны. Именно она говорила за мертвых. И откуда ж ей было знать, куда покойник припрятал деньги!
Ответы на многочисленные вопросы, мучившие меня все это время, посыпались вдруг один за другим. А блестящая мазь? Зачем она нужна? Мне вспомнилось, как внезапно сегодня вечером у Юноны прояснилось сознание благодаря мази. «Ну конечно же! — вслух сказал я. — Благодаря ей на Юнону и Бенедикта не действует зелье!»
