Мне впервые привелось столкнуться с «Черной книгой секретов» Джо Заббиду и с мемуарами Ладлоу Хоркинса благодаря весьма любопытному стечению обстоятельств. Обе эти рукописи, туго скатанные в трубку, обнаружились запрятанными в полость деревянной ноги. Как именно попала ко мне эта самая деревянная нога, сейчас не суть важно; гораздо важнее история, изложенная в бумагах Заббиду и Хоркинса.
К величайшему моему сожалению, я должна сообщить читателю, что для обоих манускриптов минувшие века не прошли бесследно, и, когда я развернула их, оказалось, что они изрядно пострадали от сырости и плесени. Большая часть написанного на хрупких, испещренных пятнами страницах не поддавалась расшифровке. Посему привожу здесь лишь те фрагменты, которые мне удалось прочитать — строго в том порядке, в котором они и были написаны. Я вынуждена была исправить ошибки Ладлоу Хоркинса, чьи отношения с орфографией и пунктуацией оказались поистине натянутыми, но иного вмешательства себе не позволила. Касательно лакун в манускриптах, что же мне оставалось делать, как не заполнить их, призвав на помощь всю силу своего воображения? Таким образом, я восполнила недостающие звенья в истории Джо и Ладлоу, как мне показалось верным. Я старалась по мере сил не отклоняться от правды, какую мне удалось извлечь из скудных сведений, имевшихся в моем распоряжении. Не дерзаю считать себя автором этой истории — я лишь та, кто поведал ее миру.
Глава первая
Из мемуаров Ладлоу Хоркинса
Едва открыв глаза, я понял, что наступил самый страшный миг во всей моей разнесчастной жизни. Я лежал на холодном земляном полу подвала, озаренного дрожащим светом сальной свечи, которой оставалось едва ли на час. Со стен и потолка свисали угрожающего вида медицинские инструменты, а темные засохшие пятна на полу, вероятнее всего, говорили о кровопролитии. Мои ужасные подозрения укрепились окончательно, когда я увидел у противоположной стены кресло — кресло, оснащенное крепкими кожаными ремнями на подлокотниках, спинке и ножках и явно предназначенное для одной-единственной цели — удерживать вырывающегося пациента.
Надо мной склонились мать с отцом.
— Видать, очухался! — обрадованно воскликнула мать.
Отец рывком поднял меня с пола. Сопротивляться его железной хватке я не мог, и он завернул руки мне за спину, а мать цепко ухватила меня за волосы. В отчаянии взгляд мой метался от одного ухмыляющегося лица к другому, но напрасно: я знал, что родителей мне не разжалобить и на спасение рассчитывать нечего.
Тут ко мне подступил некто третий, доселе таившийся в темноте, и, жесткой рукой взяв меня за подбородок, заставил разинуть рот и полез в него грязным пальцем, оказавшимся отменно мерзким на вкус. Палец этот пробежался по моим деснам.
— Ну, сколько? — нетерпеливо спросил отец.
— Неплохо, неплохо, даю по три пенса за штуку, всего около дюжины будет, — отозвался обладатель грязного пальца.
— Договорились! — согласился отец. — Да и кому и на кой нужны зубы?
— Кому-то, надеюсь, нужны, — сухо ответил Грязный Палец. — Недаром же я ими торгую. Тем и живу.
Все трое расхохотались — мамаша, папаша и Бертон Флюс, печально известный зубодер из Козлиного переулка.
Договорившись о цене за мои зубы, они оживились и втроем потащили меня к зловещему креслу. Но сдаваться так легко я не собирался, а потому принялся лягаться и брыкаться, орать и плеваться изо всех сил. Знал я, какой такой торговлей жил Бертон Флюс: он промышлял тем, что за гроши драл у отчаявшихся бедняков здоровые зубы, а потом втридорога перепродавал богатеям. Ноги мои подкосились от страха, и силы оставили меня — я понял, что помощи ждать неоткуда и мне предстоит мука мученическая.
Воспользовавшись тем, что я обмяк, родители запихнули меня в кресло. Действовали они слаженно: мать дрожащими с похмелья руками пыталась пристегнуть ремнями мои щиколотки, а отец крепко прижал меня к креслу. А безжалостный зубодер уже подступал ко мне, зловеще пощелкивая своим орудием — блестящими гнутыми щипцами, — глотая слюнки и сладострастно причмокивая в предвкушении пытки, которую он мне устроит. Щелк-щелк, повторяли его щипцы, щелк-щелк. Я и по сей день уверен, что Бертон Флюс извлекал из своих чудовищных занятий не только выгоду, но и удовольствие: негодяю нравилось причинять боль беспомощным пациентам. Не в силах терпеть долее и не дождавшись, пока руки-ноги мои окажутся надежно пристегнуты (и тем самым совершив роковую ошибку), зубодер навалился на меня со своими щипцами, и вот уже я ощутил холод железа на деснах. Зубодер нацелился на мои передние зубы, надавил коленом мне на живот и, наложив щипцы, потянул. Я взвыл от невыносимой боли. Будто пламенем охватило каждый мой нерв, в глазах потемнело, — казалось, мне заживо откручивают голову. Но вот зуб зашатался, хрустнул, и боль накатила с удвоенной силой. Я брыкнул ногами, забился и услышал хриплый хохот родителей — видно, их смешили коленца, которые я выкидывал, извиваясь в кресле.
И тогда меня обуяла ярость, из груди моей вырвался рык затравленного дикого зверя, и пелена боли перед глазами сменилась пеленой гнева. Вырвав неплотно пристегнутую ногу из кожаных пут, я со всей силы лягнул отца в живот, и он рухнул на пол как подкошенный. Зубодер от неожиданности выпустил свой инструмент и остолбенел; воспользовавшись этим подарком судьбы, я перехватил щипцы и двинул Бертона тяжелой железякой в висок. Потом выпростал вторую ногу и спрыгнул на пол, не обращая внимания на стонущего отца. Зубодер сползал по стене, держась за голову, а мать забилась со страху в угол.
— Не бей меня, Ладлоу, пощади, сынок! — взмолилась она.
Не стану отрицать — у меня было сильнейшее искушение отвесить и ей тоже, но, увидев, что отец завозился и пытается подняться, я решил бежать немедленно, пока они вновь не схватили меня. Швырнув щипцы на пол, я проворно шмыгнул за дверь, скатился с крыльца и припустил по улице. Вдогонку мне неслись отцовская брань и материнские вопли. Я не оглядывался, ибо мне казалось, что за спиной у меня, в желтом свете газовых фонарей, маячат ощеренная физиономия отца и блестящие щипцы зубодера.
На бегу я лихорадочно прикидывал, куда же мне деваться. Родителям были превосходно известны едва ли не все мои укрытия. Я решил спрятаться у мистера Джеллико, но, добежав до его лавки, обнаружил, что двери и ставни заперты. Напрасно я колотил в ставни и звал своего доброго покровителя — ни слова в ответ. Тут я проклял свою горькую судьбу на чем свет стоит. Уж если мистера Джеллико нет дома в столь поздний час, значит, он отбыл самое меньшее на несколько дней. Слабое утешение в нынешнем моем безвыходном положении!
