— хлопок, хлопок, хлопок.
Глеб не утерпел и легко рассмеялся, перехватив полотенце, когда я в очередной раз попыталась треснуть его. Перехватил и резким рывком притянул меня к себе. И прежде, чем я успела вырваться, прижал меня к себе. Гневно вскинула голову кверху, планируя высказать ему всё, что думаю по поводу его инфантилизма, но замерла, встретившись с его взглядом. Он продолжал казаться весёлом, но несмотря на всю браваду, глаза его оставались грустными. И я вдруг всё поняла.
— Ты специально залез в машину, — ужаснулась я.
— Минутная слабость.
— Глеб…
— Тс-с-с-с. Не нужно об этом. Я был не прав. И я это признаю, — его голос шелестел совсем рядом с моим ухом, вызывая тем самым сноп мурашек по коже. — Мне стыдно. Честно. Перед родителями, перед тобой… но встреча с асфальтом словно… отрезвила меня. Так что будем считать, что всё что не делается, всё делается… к лучшему.
Расстроенно шмыгнула носом и прижалась щекой к его груди, позволив себе минутную слабость. И пусть между нами ничего не могло быть, но мне будто хотелось убедиться, что вот он живой, стоит тут передо мной и несёт всякий бред.
Именно в таком виде нас и застал Сергей Аркадьевич.
Словно два подростка, занимающиеся чем-то неприличным, мы отлетели друг от друга, не забыв густо покраснеть. Вернее краской залилась я, в случае же с Глебом Михайловичем утверждать что-либо точно было сложно, у него и без этого лицо было едва ли не всех оттенков синего и бордового.
— Занятно, — заключил академик Бауэр и тактично вышел за дверь.
***
Бывшие супруги Килины проговорили почти несколько часов. Не знаю, как мать осилила эту встречу, но отец вышел к нам выжатый как лимон. Словно постаревший на несколько лет, он окинул нашу троицу, молча сидящую по разным углам гостиной, и остановил свой взгляд на мне:
— Кирюш, можешь подняться со мной наверх? Нам с… мамой нужно кое-что тебе сказать.
Глава 23. Держи меня за руку
Ночевать мы остались в доме Бауэров. Получилось само собой. Сергей Аркадьевич предложил остаться (из вежливости), отец забыл отказаться (из вредности), Глеб предпочёл промолчать (из наглости), а я… я была в такой прострации, что вряд ли что-нибудь понимала. В голове безостановочно прокручивался разговор с родителями. Безобразный в своей честности и беспощадный в своём опоздание едва ли не на двадцать лет.
Беседа втроём заняла всего ничего. Ибо что такое пять минут против тех нескольких часов, которые перед этим проговорили мать с отцом. Наверное, им было что обсудить. Я же последнее время имела столько душещипательных выяснений отношений, что попросту бы не вынесла ещё одно. Впрочем, ходить вокруг да около никто не собирался.
Простое, но от этого не менее значимое, признание вдруг расставило всё по своим местам:
— Прости нас, мы думали только о себе…
Я хотела поправить, что не только о себе, но ещё и о куче других людей, которые входили в сферу их интересах. То есть обо всех кроме меня, но промолчала: это уже не имеет никакого значения.
Не думали, ну и чёрт с вами. Случившегося не изменишь, а я жить хочу. Наконец-то, жить.
Не было никаких примирительных объятий или облегчающих душу рыданий. Лишь одна яркая как молния мысль: «Теперь всё это можно оставить позади».
Я запустила руку в волосы и почесала затылок, окинув пристальный взглядом маму с папой.
— Давайте, будем честны. Мы облажались втроём… как семья. И пусть мне было всего лишь двенадцать, я тоже приняла в этом участие, поскольку думала только… о себе.
Признание выдалось неожиданным, но на удивление таким необходимым. Когда можно было перестать винить себя, постоянно ища себе какие-то оправдания, и взглянуть правде лицо: каждый в этой истории преследовал свои интересы. Поразительно, но именно это открытие помогло мне перестать чувствовать себя жертвой и будто бы примириться с собственными демами.
***
С барского плеча мне выделили комнату Глеба. Новгородцев даже проявил верх гостеприимства и заверил, что менял простыни с утра. Я вымученно улыбнулась и рухнула на кровать, стоило двери в спальню закрыться. Несмотря на боевой настрой, ощущение было таким, словно из меня вытянули все жизненные силы. Но я знала: завтра будет новый день и новые вызовы, с которыми придётся как-то справляться. О маминой болезни я старалась не вспоминать, дав себе время на передышку. Передав мысленный привет Скарлет О`Хара с её «Я не буду думать об этом сегодня…», я провалилась в сон.
Проснулась от того, что матрас за моей спиной прогнулся под тяжестью чужого тела. Дело в том, что его кровать стояла задвинутой в угол, от этого я спала, откатившись к дальнему краю кровати и прижимаясь к стене. По этой причине Глебу, вдруг возжелавшему укрыть меня, пришлось ещё тянуться до моего бренного тела, наступив коленом на середину матраса.
— Извини, — шепнул он, заметив мои шевеления. — Мне показалось, что ты замёрзла, здесь по ночам бывает прохладно, дом быстро остывает.
В темноте ночи я могла видеть лишь очертания мужской фигуры, но отчего-то я была уверена, что он смутился.
Не до конца проснувшись, я провела ладонью по постели рядом с собой и невнятно попросила:
— Не уходи.
Глеб раздумывал несколько мгновений, после чего покорно кивнул головой и опустился рядом со мной на кровать, прижав меня к своей груди.
Я не сопротивлялась, ощутив неясный прилив умиротворения, словно всё так и должно было быть. Накрыв нас обоих пледом, он велел негромко: «Спи» и коснулся губами моей макушке. После чего я провалилась в глубокий и безмятежный сон.
***
Утро встретило нас ярким солнечным светом, нагло пробивающимся сквозь не задёрнутые до конца шторы, и лёгким чувством неловкости от степени совместной близости. Кто бы мог подумать, что самым интимным в наших отношениях окажется просто совместный сон.
Я зашевелилась в крепких объятиях Глеба, промычавшего в ответ спросонья что-то нечленораздельное.
— Пусти, — потребовала смешливо и попыталась несильно пнуть этого гада в голень.
— Не могу, — пробурчал он, продолжая притворяться спящим.
— С чего этого?
— Я впервые привёл в эту комнату понравившуюся девушку, а между нами ещё ничего не было.
Его руки чуть сильнее сжали мои рёбра, за что кто-то получил ещё один вполне чувственный удар в ногу.
— Могу заверить тебя, что и не будет.
— Не будет, — с налётом драматизма повторил
