— Мы знаем, что в деревне чума, но не тревожься, мой друг, мы объехали ее стороной, и больных среди нас нет. А у вас все ли хорошо?
Подмастерье не успел ответить, потому что из темноты раздался гулкий голос:
— Мы все здоровы, хвала Пресвятой Деве!
На свет выступил седовласый человек; руки и лицо его покрывали шрамы от старых ожогов.
— Я — Михаель, мастер-стеклодув. — Он поклонился. — Это мой подмастерье, Хью. Хотя правильнее сказать, что теперь он здесь мастер — его молодые пальцы куда ловчее моих старых. Но ведь так должно быть, верно?
Мы с Родриго сразу узнали акцент.
— Е un fratello veneziano?[7]— с жаром спросил музыкант.
— Si, si.[8]
Оба итальянца, улыбаясь во весь рот, обнялись с такой страстью, словно брат нашел давно пропавшего брата. Они начали представлять всех, кто был рядом, прерываясь лишь затем, чтобы вновь обняться и хлопнуть друг друга по спине.
Наконец мастер Михаель развел руки так, словно хотел разом прижать нас всех к груди.
— Заходите, заходите, вам надо поесть и выпить. Ночь проведете здесь. Мягкой постели предложить не могу, а вот теплую — обещаю! — Он со смехом указал на печи и продолжил, обращаясь к подмастерью: — Хью, принимай гостей. Не каждый день я встречаю двух соотечественников, так что давайте есть, пока можно. Сегодня будем веселиться, а завтра снова за работу — смотри, чтобы ребята не забывали подкидывать дрова!
Ученики, сообразив, что хозяин на радостях устраивает угощение, от которого им тоже перепадет, бросились нам помогать. Они поставили Ксанф под навес вместе с двумя волами, которые по праздникам возили на ярмарку фургон с товаром, а по будням волоком таскали бревна из леса. Сигнусу в кои-то веки не пришлось добывать для лошади корм, а один из учеников даже сунул ей яблоко, чем заслужил вечную благодарность и Ксанф, и Сигнуса.
Михаель — отличный хозяин, шепотом сообщили ученики, строгий, но добрый, приходит в бешенство, если кто-нибудь ошибется в работе, но быстро отходит, а главное, справедлив. Понять его вспышки было нетрудно; оплошность при лепке горшка заканчивается лишь испорченным горшком, а вот неловкое обращение с расплавленным стеклом чревато ожогами, от которых можно и умереть. Ребята были толковые, расторопные — других в этом деле не держат.
Из мастерской быстро убрали козлы, бочонки и вообще все, что можно было вынести, а на их место поставили табуретки, мешки, скамьи, чтобы сидеть. На них же нам предстояло спать ночью. Один из учеников, закрывая лицо толстой кожаной рукавицей, подложил дров в топку печи, в которой стекло разогревают перед обработкой, сноровисто отпрыгнул, когда полетели искры, и захлопнул дверцу, чтобы жар сохранялся до утра. Уже много недель нам не было так тепло, как здесь, рядом с пылающими печами. Очень скоро от нашей одежды пошел пар. Только согревшись окончательно, понимаешь, как холодно тебе было прежде. Придвигая мокрые башмаки к раскаленной печи, каждый, наверное, как и я, думал, что никакая сила не заставит его отсюда уйти.
Гороха, муки и бобов у обитателей мастерской, как у всех в здешнем краю, давно не осталось, но в отличие от горожан они могли собирать в лесу плоды, грибы и травы, а ученики прекрасно владели пращой. На огонь поставили огромный котел. Судя по бараньим костям, которые разварились так, что ломались от прикосновения, его никогда полностью не опорожняли — просто доливали каждый раз воду и сыпали то, что удалось добыть: дикий лук и чеснок, щавель, крапиву и мелкую дичь.
Плезанс и Адела тут же включились в готовку, и даже Зофиил, захваченный общим духом, принес последнюю нашу муку и соленое масло. У одного из учеников были охотничьи хорьки; он сходил в лес, прихватив с собой Жофре и Осмонда, и вскорости уже несколько упитанных кроликов жарились на вертелах. Тем временем голубей обмазали глиной и положили запекаться в уголья — при таком способе готовки мясо остается мягким и сочным.
Плезанс показала ученикам, как приготовить растоны — булки на меду, с которых потом снимают верхнюю корку и, начинив их крошками, маслом и луком, снова ставят в горячую печь. Клянусь, ничто так не согревает брюхо в холодную зимнюю ночь, как сдобный, сочащийся маслом хлеб только что из печи — истинное пиршество в Варварин день.
Наевшись до отвала и разомлев от сытости, ученики задремали, кто где сидел. Время от времени Хью тычками будил то одного, то другого; зевая и волоча ноги, они отправлялись поворошить дрова под котлами на поляне и помешать смесь золы с водой. Так, сменяя друг друга, они поддерживали огонь, пока вода не выпарилась и не остался поташ, нужный для приготовления стекла. Другие ученики подбрасывали дрова и качали мехи, чтобы утром, когда начнется работа, в печах был нужный жар.
Кого-то из нас от тепла тоже разобрала дремота, другие были готовы еще долго пить и беседовать. Разговор неизбежно обратился к тому, что мы все старались забыть. Хью, мрачно глядя в пустую кружку, сказал:
— Десять дней назад началось. Во всяком случае, тогда нашли первое тело, хотя лишь Богу ведомо, сколько оно пролежало. Соседи заметили, что из одного дома страшно смердит. Принялись стучать — никто не ответил. Вспомнили, что хозяев не видели дня два точно. В конце концов взломали дверь и нашли хозяйку мертвой на постели. Умерла она в страшных мучениях, судя по тому, как было искажено лицо и как скручено тело. Остальных не нашли — наверное, поняв, что с ней, они ночью бежали из деревни. Тогда бедняжка, наверное, была еще жива. И тем не менее кто посмеет упрекнуть ее мужа? Он ничем не мог помочь жене. Наверное, и правильно сделал, что увел детей, пока они не заразились. Может, она сама и сказала им уходить.
— Думаю, он больше думал, как бы спастись самому, — заметил Зофиил. — Ушел, не предупредив соседей. А ведь знал, что они найдут тело и могут заразиться.
Хью поднял голову.
— Наверняка ты прав, только я не берусь судить человека, не побывав в его шкуре. Никто не может положа руку на cердце сказать, как поведет себя в опасности. Люди говорят, Страшное дело — умирать от чумы.
— Много умирают в деревне? — со страхом спросила Адела.
— Да, говорят, чуть не по десять человек в день. Мы, правда, и не знаем толком — с неделю уж туда не ходили. У нас несколько ребят тамошние, да хозяин не отпускает их домой — говорит, если пойдете в деревню, там и оставайтесь, чтобы сюда заразу не занести.
— Бедные мальчики, — проговорила Адела, нежно глядя на их кудлатые головы. — Небось извелись все.
— Да, но что проку им ходить домой? Если их родные заболели, то тут ничем не поможешь. Когда все кончится, тогда и узнают, кто умер, а кто выжил. Вы ничего такого не видели, когда проезжали мимо?
Осмонд открыл рот, и мне пришлось незаметно наступить ему на ногу. Незачем ребятам знать про яму и что в нее с телеги сбросили куда больше, чем десять тел.
