забудьте.
Проскользнув между стропилами, он вылезает наверх. И исчезает. Но пару секунд спустя в щель между досок кто-то шепчет:
– Кларксон…
– Да?
Это снова Палмер.
– Здесь неподалёку есть темнокожая девочка, она занимается лошадьми. Вы найдёте её в Вултоне, в конюшнях капитана Харрисона. Её купили близ Старого Калабара на Гвинейском побережье. Зовут её Епифания. Она знает всё про переход через океан.
– Епифания, – повторяет Кларксон.
– Но лучше бы вам обо всём забыть. Зачем выносить этот ад всем на глаза?
31
Прятаться дальше
Вставив ключ в замочную скважину комнаты на третьем этаже «Королевского герба», Томас Кларксон замечает, что дверь уже отперта. Он осторожно толкает её, держа над головой найденное на лестнице полено.
В единственном кресле в комнате сидит мужчина и читает, загородившись широким газетным разворотом. Рядом горит камин.
– Господин Шарп?
Мужчина, продолжая читать, чуть отклонил газету, и Томас его узнал. Сам Грэнвилл Шарп! Длинный нос, острый вздёрнутый подбородок, мягкий взгляд – перед ним уважаемый председатель их маленького комитета за отмену рабства. Но в этой комнате ему делать нечего. Он должен быть сейчас в Лондоне, на заседании, вместе с десятью другими членами.
Кларксон неловко прячет полено за спину. А гость будто бы и не заметил, что перед ним стоит его юный друг, промокший до костей.
Шарпу чуть больше пятидесяти. Свинцовым карандашом он ставит крестики на газетной странице.
– Прошу меня извинить. Ещё секунда, и я весь ваш.
Томас Кларксон не смеет пошевелиться. Полено всё ещё у него в руке. Вода стекает с волос и одежды на ковёр у его ног. Грэнвилл Шарп – единственный в мире человек, перед которым он робеет. Он – его руководитель и его кумир.
– Тридцать семь, – говорит Шарп, поднимая глаза от газеты. – Тридцать семь из сорока одного.
Можно подумать, он всё это время разгадывал шараду.
– Однако вас впору выжимать, друг мой, – говорит он.
– Выжимать?
– Вы промокли насквозь.
Томас кладёт полено. Берёт полотенце, лежащее рядом с оловянным тазом, который с первого дня в Ливерпуле заменяет ему ванную комнату.
– Вы сказали, тридцать семь из сорока одного? – переспрашивает Кларксон, вытирая рыжие волосы.
Он знает, что Шарп ничего не говорит даром.
– Да, читая статью, я сделал кое-какие подсчёты. Из сорока одного члена местного городского совета тридцать семь так или иначе получают выгоду от работорговли.
Томас с любопытством подходит и берёт газету.
– Явившись в Ливерпуль, – говорит ему Шарп, – вы сунули голову в осиное гнездо. Вот чего вы не поняли, друг мой. К слову, под дверью вас дожидалась кое-какая корреспонденция.
Он протягивает Томасу Кларксону листок.
Это письмо с угрозами, вместо подписи – капля крови. С тех пор как Кларксон в «Королевском гербе», он получает такие постоянно. В одном, чтобы запугать его, был написан точный адрес дома его матери в Уисбеке.
Шарп забирает письмо и кладёт в карман.
– Даже Фалконбридж, человек отнюдь не робкий, говорит, что беспокоится за вас.
– Фалконбридж! – восклицает Томас Кларксон с улыбкой. – Он сам вам это сказал?
Александр Фалконбридж служил хирургом на многих невольничьих судах. За несколько месяцев он стал для Кларксона важнейшим свидетелем. В начале его пребывания в Ливерпуле этот пылкого нрава здоровяк даже пытался быть его телохранителем.
– Улыбаться тут нечему, – серьёзно говорит Шарп. – Я приехал за вами. Мы поспим несколько часов, а затем я отвезу вас в Лондон.
– Здесь ещё много работы, – возражает Томас.
Шарп встаёт и начинает раздеваться. Он достаёт два пистолета и кладёт на полочку у кровати.
– Вы полезны нам, только пока вы живы, друг мой.
Шарп перенял обращение «друг» от остальных членов их комитета, которые относятся к религиозной общине, известной под именем квакеров. Квакеры – ярые поборники равенства. Для них даже слово «сударь» – уже знак подчинения, чего они избегают. Как уж тут мириться с рабством? Однако из-за отказа от любой иерархии они также запрещают себе официально участвовать в политике и потому вынуждены действовать иначе. Для того и был создан их комитет: влиять на британский парламент извне. Шарп и Кларксон, не будучи квакерами, служат им парой решительных рук и делают то, чего остальным не позволяют религиозные убеждения.
Но пока что обе эти руки лежат по разные стороны неширокой кровати в одних кальсонах. Лампу уже задули.
– Доброй ночи, друг мой.
– Доброй ночи.
Кларксон поверить не может, что ему предстоит делить постель с Грэнвиллом Шарпом.
Пятнадцать лет назад этот бесстрашный адвокат смог через суд добиться освобождения раба, который прибыл в Англию вместе с хозяином. Благодаря Шарпу вновь воскрес давний закон, согласно которому прибывший из колоний раб, ступив на английскую землю, становится свободным.
Но больше всего Томаса восхищает, какую роль Грэнвилл Шарп сыграл в недавнем деле судна «Зонг».
С этого корабля, следовавшего на Ямайку, сто тридцать два раба были сброшены живьём в море – на всякий случай, – потому что возникло опасение, что до прибытия на всех не хватит пресной воды. Владельцы «Зонга» потребовали от страховщиков возместить стоимость рабов, которых прикончил их собственный экипаж. Судья лорд Мэнсфилд, склонив голову на горностаевый воротник, принял сторону судовладельцев, заявив, что рабы в действительности были обычным грузом, как любые другие товары, и важно было спасти хоть какую-то часть.
– В точности как если бы потребовалось выбросить за борт лошадь, – уточнил судья и щелчком в сторону резных деревянных панелей избавился от невидимой лошади.
Слух об этом деле дошёл до Грэнвилла Шарпа. Он опротестовал приговор. И попытался обвинить экипаж в убийстве. Безуспешно. Но зато этот процесс впервые пролил свет на то, что творится на невольничьих судах.
Сейчас же Шарп похрапывает рядом с Кларксоном, размышляющим о том, что может сниться такому человеку. Сам Томас каждую ночь видит один и тот же сон. Он стоит за трибуной, готовясь наконец озвучить все доказательства. Смотрит на сидящих перед ним. Но когда открывает рот, оттуда выпархивает стая чёрных птиц.
В три утра он наконец засыпает.
Но когда Шарп встаёт на рассвете, Кларксона в комнате нет.
* * *
В то же самое время неподалёку, в Вултоне, Сирим едва успевает залезть на сеновал, набитый вязанками соломы. Девочка смотрит сверху на стоящего в дверях конюшни юношу с рыжими волосами. Он держит под уздцы лошадь. В проёме двери – холодный утренний свет. От лошади поднимается пар, как туман над ночным инеем. Они явно скакали галопом.
– Епифания…
Юноша зовёт её ласково. Сирим его ласковость настораживает. Откуда он узнал о ней? Ей велели никогда никому не показываться. О её существовании знают лишь капитан Харрисон и кое-кто из прислуги. Ей сказали, что, если кто-то её
